— Работаете? — спрашивает капитан, просматривая последнюю эхограмму.
— Активно! — откликается рулевой.
А штурман демонстративно откинулся на спинку стула в позе отдыхающего и щурится на приборы мимо капитана.
— Работайте.
Мастер уходит, оставив после себя в рубке запах валерианы, который вскоре растворяется в морском воздухе. Ему идти до каюты буквально два шага: шаг, чтобы выйти из штурманской рубки, и шаг налево в дверь красного дерева с бронзовой табличкой «капитан». Вот весь путь мастера от работы до дома.
В каюте капитан долго глядит в иллюминатор на сиреневатую маслянистую воду, потом берется за трубку, потом — за термос с чаем, потом — за какие-то таблетки. От духоты, от неопределенности, от невесомого состояния своей каютки он не знает, за что ему взяться в первую очередь. Тогда он ложится на койку поверх одеяла, нарушая им же самим подписанные судовые правила; верблюжье одеяло колет, кусает потную спину, но так и задумано, чтобы не засыпать…
Конечно, он задремал, и ему в очередной раз приснилось, что дома с детьми произошло что-то непоправимое, а жена от него это утаивает. Он вскочил как ужаленный. В дверь стучали.
— Да-да, — сказал капитан.
Вошел радист, высокий, смуглый, с сильными руками и тонкими губами.
— Прошу разрешения.
— Да-да, что там у вас?
— Депеша не на наше имя, — как всегда непонятно ответил радист, весело и зло наблюдая за сонным, но якобы вовсе не спавшим мастером.
— Положите на стол и свободны.
«Язва чертова», — думает капитан о радисте. И от этой мысли, и от мысли, что нет серьезной причины придираться к «маркони», капитан морщится, стараясь подавить растущее раздражение.
Радиограмма на имя штурмана. И уже один этот факт, что послание, адресованное подчиненному, принесли ему, капитану, уже этого достаточно, чтобы вновь почувствовать неприязнь к радисту, вообще почувствовать неуютность жизни.
Он всматривается в кривые машинописные буковки и каждое слово читает по нескольку раз. «Извини, извини», — зазвенело в ушах.
— Поистине, — вслух сказал капитан, — нет предела женской глупости.
Он вздохнул облегченно — далеко не самого страшного содержания оказалась радиограмма, но вместе с облегчением освободилась энергия для негодования, и мастер вдруг обнаружил, что скомкал листок. Открыв иллюминатор, он швырнул его в океан. «Вот, выбрасываю», — отчего-то такая мелькнула мысль.
Желтый комочек струей прижимается к борту, а затем, ввернувшись в кормовой бурун, отлетает далеко-далеко назад.
— Значит, так, — говорит капитан по телефону радисту, — радиограмму я сгоряча выкинул, напечатайте еще один экземплярчик, я сам решу, отдавать ее или нет.