Дикие звери – и те гораздо тебя милосердней.
Злее, чем ты, ни один веры моей не попрал.
Это послание с тех берегов, Тезей, посылаю,
Лодку откуда твою парус унес без меня,
Где Ариадну и ты, и сон мой предал коварный,
И насмеялся злодей над сновиденьем моим.
Были минуты, когда впервые хрустальной росою
Блещет земля, и в листве жалобно птицы поют.
В тонкой дремоте, сквозь сон, вся томная, руки к Тезею
Я потянула – обнять, с жаркого ложа привстав.
Нет никого! Я назад руками, и вновь простираю,
Щупаю ложе кругом целое, нет никого!
В ужасе сон отлетел… С тревогою я подымаюсь,
С ложа пустого скорей ноги стремятся бежать.
Руки я сжала, и грудь зазвучала под звонким ударом,
И перепутанных сном пряди терзала я кос.
Месяц сиял. Я гляжу, чего кроме вод не замечу ль;
Сколько достали глаза, – берег один предо мной.
То туда, то сюда мечусь в беспорядочном беге,
Тонет в глубоком песке, медлит девичья нога,
И пока по всему кричала я брегу Тезея,
Вторили имя твое полые скалы одни.
Я призывала стократ, стократ берега призывали,
Точно несчастной помочь даже природа рвалась.
Там, на горе, где вверху кустарник виднеется редкий,
Полуисточен волной хриплой нависнул утес;
Я – на скалу, – сил горе дает, – оттуда далеко
Море открытое я меряю взором своим.
И вдалеке, – уж во мне и ветры жестокими стали, —
Вижу, стремительный Нот ваши надул паруса.
Вижу ль, иль кажется мне, что вижу, – от этого вида
Стала я льда холодней, вся помертвела я вмиг.
Долго скорбь не дает цепенеть. Пробужденная скорбью,
Да, пробужденная, так громко Тезея зову:
«В бегство ль, бесчестный, спешишь? – кричу я, – Тезей, воротися!
О воротися! не всех лодка твоя приняла».
Так я кричала, а крик не хватал, – дополняла биеньем,
Скорбно с ударами в грудь вопли сливались мои.
Если тебе не слыхать, чтоб мог ты, однако ж увидеть,
Я распростертой рукой знаки давала тебе,
И на высоком пруте раскинула плат белоснежный,
Чтоб позабывшим меня напоминать о себе.
Вот уж из глаз ты пропал; и тут лишь я зарыдала,
Раньше же робким очам скорбь не давала рыдать.
Что же вы больше могли, как плакать над бедною, взоры,
Чуть перестал уже вам парус виднеться родной?
То я бродила одна, раскидав беспорядочно косы,
Точно Вакханка, когда бог Огигийский
[135] томит;
Иль, холодна, на скале сидела, на море взирая, —
Камень сидением был, камнем сидела и я.
Часто на ложе взойду, обоих принявшее ложе,
Но не судившее нас вместе двоих отпустить,
И следы осязаю твои заместо Тезея,
Эту постель, твоего тела хранившую жар.
Брошусь, и слезы ручьем польются обильным на ложе,
Вскрикну: «Мы оба тебя смяли, – верни же двоих!