В сумерках вернулись в станицу. Из-за пойменного леса поднялась луна и посеребрила казачьи курени, зелёные купола собора и шолоховский дом с мансардой. В ней засветилось окно. Марьянка жила на окраине, в узком проулке. Крытый камышом курень (вообще-то столь «экзотически» вешенцы свои жилища не называли, а просто: «хата», «дом») стоял в глубине двора, огороженного плетнями, — обычное здешнее строение.
— До завтра! — сказала Марьянка, открывая калитку и торопясь.
— Куда же ты? Совсем? — запротестовал я, недовольный холодным расставанием. «Наверное, не хочет, чтобы родители увидели её с москалёнком». Пока мы были вместе, я остерегался обнять девушку, а теперь подумал, что может быть, она как раз ждала этого и обиделась, как и тогда в лодке.
— Завтра уезжаю, — сказал я, пытаясь хоть чем-нибудь задержать девушку. — Да, уезжаю, но ненадолго. В Москву, в гости к дяде. С мамой, — добавил я и пожалел, что упомянул маму, заметив усмешку на губах Марьянки. Она оставила калитку, снисходительно протянула руку.
— Вернёшься, расскажешь, как и что в Москве. Буду ждать. — И неожиданно прильнула, поцеловала в губы. Я второпях неловко обнял девушку. Подол сарафана задрался. Под ним ничего не было, только голое тело. Я непроизвольно, вовсе не желая обидеть, дурашливо прыснул. Девушка ахнула, одёрнула подол, потом смущённо хихикнула и не грубо, но с силой обеими руками упёрлась в грудь. Удержать её в объятиях не удалось. Оторвалась, побежала к крыльцу, даже калитку за собой не прикрыла.
— Подожди! — отчаянно крикнул я вслед. Марьянка оглянулась и приставила палец к губам: тише, разбудишь домочадцев.
В станице ложились с петухами. Ни одно окно не светилось. Я постоял у калитки в надежде, что девушка всё-таки выйдет (ещё горел на губах поцелуй, ещё не прошло ощущение близости женского тела, впервые так нежно прильнувшего ко мне), и не дождался.
По дороге мне случилась в попутчицы молодая казачка. В Вешках у нее жили родные, верно, оттого была она в хорошем расположении духа, охотно отвечала на расспросы и весело отзывалась на шутку.
Я тоже был взволнован воспоминаниями о днях, проведенных здесь в отрочестве, и новой встречей с шолоховскими местами. Бывает, что люди, знакомясь в дороге, так сближаются, столько узнают друг о друге, такое обнаруживают родство душ, словно знакомы уже не один год. То же у меня получилось с соседкой в автобусе.
Расстояние от Миллерово до Базков, конечной автобусной станции, от которой ходил паром через Дон в Вешенскую, — не близкое, километров сто восемьдесят по грейдеру (тогда еще не было шоссе), автобус небольшой, старенький, катил, поскрипывал, переваливался на ухабах, тужился на подъемах. Дорога едва просохла, поля чуть подернулись зеленью, реки выходили из берегов, мутная талая вода, разливаясь по низам, перерезала дороги, и шоферу приходилось делать объезды по проселкам, где посуше.