Старуха быстро вытерла глаза и, перекатившись к краю огромной двуспальной кровати из дефицитнейшего когда-то ГДРовского гарнитура, с трудом свесила худые с отекшими венами ноги. В свое время эти ноги увлекали. Манили, что уж тут скрывать. Прехорошенькие были ножки. А теперь они все равно что в могиле. Непослушные и страшные.
Она надернула на них ночную рубашку. Там им и место. Опираясь о резной столбик кровати, встала и, преодолевая мимолетное головокружение, мелкими шажками добралась до окна.
— Давай закурим, товарищ, по одной. Давай закурим, товарищ мой, — пропела она дребезжащим голосом, продираясь к оконному стеклу сквозь мещанские горшки с геранью, которые Зоя разводила прямо-таки с маниакальной страстью. На улице моросил мелкий дождь. Это было видно из окна ее квартиры, располагавшейся в когда-то престижном сталинском доме. Анжелика Федоровна очень надеялась, что корова не взяла с собой зонтика. Пусть она промокнет до нитки. И заболеет. Тогда хоть станет понятно, что в ней есть что-то живое. За все тридцать восемь лет Зоя ни разу не чихнула. Все они, деревенские, такие. Ничем не проймешь. Завидная кулацкая порода. Крепкое кулацкое семя, не истребленное даже к шестьдесят четвертому году. Именно тогда у них появилась Зоя Климова. Зойка…
— Чай-то подавать цi як? — Зойка, двадцатилетияя пышка, заглянула в гостиную, где в полном молчании все слушали официальный и немного негодующий голос политического обозревателя «Маяка», клеймившего американскую военщину, расстрелявшую демонстрацию в Панаме.
Анжелика Федоровна тихо встала и вытолкнула ее за дверь.
— Зоя, совсем излишне врываться так. Вы могли бы подойти ко мне и тихо спросить.
— Я и спросила, — шмыгнула та носом. Полное веснушчатое лицо деревенской девицы, над которым парил крахмальный чепчик, вызывало у Анжелики непозволительное для советской певицы и жены партийного деятеля желание крепко приложить к нему руку.
Анжелика уже не помнила, кто рекомендовал Зойку. Девица попалась на редкость неотесанная. И своевольная. Ну да это ничего. Именно из таких получались отменные домработницы.
— Вы не спросили, вы протрубили это, как слон в зоопарке, — выговорила ей Анжелика, поправляя прическу у огромного зеркала.
— Я жа не виноватая, што у мяне голос таки.
— Господи, когда ты научишься говорить по-человечески! — в минуты особенного раздражения Анжелика не замечала, как переходила на «ты». — Все, хватит со мной препираться. Пирог готов?
— Ужо дауно стыне.
— Подай через минут десять. Только без этих твоих трубных звуков. Принесла приборы, поставила и свободна. Ни звука. Чашками не грохотать.