Эти два чувства – любовь и отцовская привязанность – вели между собой своеобразную борьбу, о которой король нисколько не подозревал.
Будем справедливы: Франциск I был убежден, что чувственная любовь была подавлена отцовским чувством. По крайней мере, он так думал. Возможно, это мнение опровергала жгучая ненависть к Манфреду, которая росла с каждой минутой.
И когда он говорил о наказании Манфреда, отважного оборванца, наглеца, бунтаря, то король, несомненно, преследовал в этом молодом человеке любовника той, кого король сам любил… Франциск по характеру был грубым.
Под брильянтовым лоском своих представлений, под пышностью своих претензий на высокое искусство и поэзию в нем скрывался военный человек. Из него делали тенора, а он был солдафоном.
Как и всем властным грубиянам всех времен и всех народов, Франциску женский вопрос казался очень простым. Он полюбил женщину? Он ее взял. Он разлюбил женщину? Он ее пнул ногой в неизвестность. Возникли какие-то препятствия между ним и его пассией? Король убирал эти препятствия.
Кем была эта Жилет в глазах героя Мариньяно? Маленькой девчонкой, игрушкой.
Да, у короля вспыхнула страсть к ней. Сопротивление этой девчонки раздражало короля. Он старался убедить себя, что чувство его было отцовским. И, чтобы быть справедливым, надо признать: вполне возможно, король искренне верил в это, хотя он не умел читать в своей душе.
И вот когда король поверил, что нашел окончательное решение, он ни на секунду не подумал, что готовит нечто чудовищное, как не сделал этого в тот момент, когда решил предупредить Феррона об измене Мадлен и собственноручно передать тому ключ от дома, где совершалось прелюбодеяние.
Наутро он вызвал к себе трех верных рыцарей.
Эссе, Сансак и Ла Шатеньере, едва вылечившиеся от полученных ран, провели ночь в Лувре, впрочем, как и большинство других придворных, которые намерены были защищать короля в случае возвращения толпы агрессивных нищих.
Неразлучная троица приветствовала короля, который, казалось, вполуха слушал их слова, а сам, удобно устроившись в большом кресле, о чем-то размышлял.
Неожиданно король спросил:
– Ла Шатеньере, как тебе понравилась герцогиня де Фонтенбло?
– Сир, – ответил Ла Шатеньере, – я нахожу ее очень красивой…
– Очень красивой! – утвердительно кивнул король. – Верно. А ты, Сансак?
– Сир, я нахожу ее восхитительной.
– Восхитительной… И это не преувеличение… А ты, Эссе?
– Мои глаза, сир, все еще ослеплены ее великолепием.
– Очень хорошо. Итак, вы все трое согласны, что прекрасная герцогиня достойна любви?
На этот раз придворные с беспокойством переглянулись. Возможно, они поспешили, и следовало сказать, что в красоте Жилет нет ничего особенного? Но откуда им знать, что думает сам король?