Запевала Элизабет Лавлес. Она стояла, опираясь об угол стола своим красивым, подтянутым животом, и плавно помахивала фужером, из которого не проливалось ни капли, хотя джин плескался у самых краев. Она резвилась, как ребенок, которому впервые в жизни позволили есть кашу большой ложкой. Не забывая следить за фужером, она нежным голоском выводила одну из песен Тома Лерера и в полумраке столовой казалась такой счастливой и милой, что степенные, пожилые посетители, не спускавшие с нее жадных глаз, шепотом выражали свое восхищение.
В пансионе мисс Харкер соученицы не раз дружески подшучивали над Элизабет, так как ее на редкость пропорциональная фигура совпадала очертаниями с идеально правильной восьмеркой. Случалось, что уже и после замужества Элизабет подруги с милой непринужденностью вспоминали ее старое прозвище.
— А вот Элизабет Лавлес, Гарри. Абсолютная восьмерка.
И Гарри, с восхищением уставившись на нее, шутливо восклицал:
— Как, неужели Лавлис?[9]
Она всегда смеялась этой шутке.
— Нет, Лавлес, пишется через «е».
Смеялся и юноша. Но тут она с важностью произносила:
— Миссис Лоренс Лавлес. Кстати, брат моего мужа в этом году был полузащитником в команде первого курса Гарварда и сломал во время матча руку.
И Гарри, несколько удрученный этими подробностями, смущенно отводил взгляд.
Изящный туалет, в котором Элизабет приехала на вечеринку, достался ей благодаря расторопности ее родительницы, очень гордившейся фигурой дочки. Шерстяное темно-розовое дневное платье от Скаази предназначалось для того, чтобы знаменитая Ленни Фейбер продемонстрировала его на закрытом конкурсе новых моделей, однако так и не поступило в продажу. Поскольку носить его могла лишь женщина с фигурой Лиз, мать купила его за сто двадцать пять долларов прямо из мастерской и подарила дочери в день ее рождения.
Таким образом на пирушке в «Коровнике» Элизабет оказалась не только самой привлекательной (к этому она привыкла), но и самой элегантной женщиной, а это было уже вовсе непривычно, ибо у них с Ларри никогда не было денег. Не было их и у матери, которая после развода жила на небольшие проценты с имения, и у никчемного бездельника папаши, и у родителей Ларри. Лавлес-старший занимал место адъюнкт-профессора социологии в заштатном университете и зарабатывал весьма немного.
Ларри и Лиз едва сводили концы с концами. Шаткость их семейного бюджета, вероятно, отчасти объяснялась тем, что они слишком рано поженились, не успев даже закончить колледж. Элизабет проучилась год в частной школе, бедняге Ларри пришлось съездить в Сиракузы по таинственной причине, связанной с некой романтической поездкой в Мексику, которую он легкомысленно предпринял в возрасте семнадцати лет и из которой возвратился только через два года. Сейчас они уже год как были женаты и обладали расточительными наклонностями и скудными средствами для того, чтобы им следовать. Вот почему с таким торжеством и даже упоением Элизабет стояла перед подругами и дирижировала хором. Она отлично знала, что они порой жалеют ее и судачат о ее печальном положении; а все же ни одна из них не могла сейчас с ней сравниться.