Сколько пароходов угрожало ей в этом долгом путешествии, и все же она выбралась из туманов и благополучно прошла через эти годы — годы последних парусников, уходящих в забвение, но все еще везущих оружие и металл для будущих войн. На каких только судах, лежащих теперь на дне моря, он, Сигард, не плавал, чтобы найти свою лодочку. На судах, груженных мрамором, вином и черри-бренди. На их машинах до сих пор сохранились слова Trere Joco…
Какая удивительная поэма милости провидения!
И тогда они увидели, как лесная белка подбежала к дереву рядом с клеткой и, пронзительно стрекоча, прыгнула с ветки и взметнулась над проволокой. И тотчас же одна из рысей, беспощадная и стремительная, как молния, одним гигантским прыжком взмыла вверх, ударив по проволоке, как по струнам огромной гитары, и одновременно просунув сквозь нее свои кривые когти. Астрид вскрикнула и закрыла лицо руками.
Но белка уже скользила по другой ветке вниз, дальше от разъяренной рыси, прыгавшей снова и снова, в то время как другая шипела и рычала, припав к земле.
Сигард и Астрид рассмеялись. Им показалось это несправедливым по отношению к рыси, которая теперь с важным видом облизывала лицо своей подруги. Невинную белку, за чью судьбу они так волновались, должно быть, и выпускали, чтобы дразнить зверей, ее игра с рысью и чудесное спасение, на которое у нее был один шанс из тысячи, очевидно, происходили здесь ежедневно и, в общем-то, были просто глупой забавой. Но Сигарду и Астрид это казалось значительным, раз они присутствовали при этом.
— Ты знаешь, как я следил за газетой, — заговорил Сигард, зажигая трубку, когда они двинулись дальше.
— За «Сиэтл стар», — сказала Астрид.
— Да, за «Сиэтл стар». Это была моя первая газета. Отец всегда говорил, что лодочка ушла на юг, в Мексику, но я помню, что дед ему возражал. Если она не разбилась, — говорил он, — то ее унесло вниз… Да, я долго ждал и в конце концов бросил следить за газетой.
— И прошли годы.
— И я вырос. Дедушка к тому времени умер, а мой отец… ну, ты знаешь, что с ним случилось. Теперь и его нет на свете. Но я никогда не забывал… Двенадцать лет! Только подумать! Ведь она странствовала дольше, чем мы женаты.
— А мы женаты уже семь лет.
— Да, сегодня семь лет.
— Это как чудо!
Но никакие слова не могли передать то, что они чувствовали.
Они вышли из леса и шли теперь между двумя длинными рядами японских вишен, для которых наступала пора цветения. За вишнями была широкая поляна, а дальше по обеим сторонам залива снова тянулся лес. Они спустились по крутому склону холма и вышли к океану. На этой стороне, вдали от бухты, ветер был резче. Голубовато-серые чайки, описав круг, взметнулись над их головами и с пронзительными хриплыми криками унеслись в море.