— Ну, Юля… — Геннадий поднялся, подошел к ней, — я уволился с работы, останусь с вами. Больше такого никогда не будет…
— Я отвыкла от тебя, чужой ты для меня совсем, — сказала Юля, — вначале переживала, потом перегорело.
— Ну, поверь, по пьянке все это, не подумавши, — говорил Геннадий. — Ну, прости, больше такого никогда не будет, вот увидишь…
— Родила она? — зло взглянула на него Юля.
— Да, родила, — недовольно буркнул он.
— И ты еще, — совсем разозлилась Юля, — еще мне в глаза смотришь, обещаешь. Если один раз слазил в чужой сад, то и в другой раз захочется.
— Нет.
— Теперь тебе нельзя верить. Потерял все доверие.
— Ну, бывают же ошибки…
— Ошибки ошибкам рознь, — стояла на своем Юля, — не могу я тебе так легко простить все это. Если бы еще забылось. Но как тут забудешь? Живи с нею, если она стала тебе ближе. А я уж с сыном жить буду или, даст бог, встречу хорошего человека, полюблю его.
— Говоришь ты, — угрюмо буркнул Геннадий, — будто мы и не жили вместе, будто чужие.
— Чужими стали…
Когда мать вернулась в хату, привела сына, Геннадий даже в лице изменился, увидев Петьку. Открыл чемодан и подал ему рыжеватый шерстяной костюм. Сын узнал отца, но отнесся к нему сдержанно, без большой радости взял костюмчик, конфеты, прижался к матери и отчужденно посматривал на отца.
Геннадий стоял, видел все это и морщился, глотал слюну, казалось, не знал, куда девать свои большие, рабочие, пропахшие бензином руки, куда девать глаза, чувствовал себя как на горячих углях.
Потом, когда Юля управлялась по хозяйству, Геннадий выходил с нею во двор, старался помочь ей, заговаривал. Она отказалась от его помощи, но не знала, хватит ли у нее сил прогнать его, не простить. Сердилась, говорила ему намеренно злые, обидные слова, но душа ее, казалось, оттаивала.
Она напоила корову и, загоняя ее в хлев, случайно заглянула за дровяной сарай: корова вздумала погулять, пошла не к хлеву, а махнула за сарай. Юля побежала вслед, чтобы перехватить ее, и увидела Геннадия.
Он не ходил с нею к колодцу, очевидно, стыдился людей, оставался во дворе. Теперь, прижавшись к углу, он откупоривал бутылку вина — морщился, сдирая ногтями синюю жестяную головку с бутылки. Сорвав, вытер ладонью горлышко и начал пить.
И тут услышал шаги, оглянулся — и сразу поперхнулся, закашлялся, побагровел от натуги. Вино потекло по подбородку, по шее.
— Эх ты! — возмутилась Юля. — Вот до чего дошел!
— Думал, смелей буду, — бормотнул он, не зная, что сделать с недопитым вином — принести его в хату или оставить тут. Было видно только, что больше пить он не собирался.