Когда он отъехал, я стал снова глядеть через изгородь на собравшихся. Мать и Ди-Джей как раз выходили на улицу. Заметив их, фотографы рванулись вперед, чтобы запечатлеть самых близких родственников покойного в столь трудный момент. Они сели в лимузин, а я повернулся и пошел вниз по аллее.
— Ты не имеешь права так говорить о своем отце.
— Иди, иди, старик. Ты умер.
— Нет, не умер. Я еще всех переживу — и вас, и ваших детей, и внуков. В каждой клетке твоего тела есть частичка меня, значит, я всегда буду с тобой.
— Но ты же умер, умер, умер!!!
— Тебе сейчас семнадцать, и ты ни во что не веришь, не так ли?
— Да.
— Хочешь знать, что действительно происходило в том самолете?
— Хочу.
— Ты уже знаешь. Ты рассказывал мусорщику.
— Это была чистой воды выдумка.
— Нет. Твоими устами говорил я. Мозг у тебя тоже ведь состоит из клеток, не так ли?
— Я тебе не верю. Ты лжешь мне, как всегда.
— Я никогда не лгал тебе. Просто не мог. Ты же был частью меня. Ты всегда отличался от своего брата, который во всем походил на меня. Однако, ты — это ты. И в тебе — правда обо мне.
— Неправда. Ты лжешь даже из могилы.
— Что в могиле? Тело, пустая оболочка. Настоящий я здесь, внутри тебя.
— Но я не чувствую тебя, отец. Я никогда тебя не чувствовал и не чувствую сейчас.
— Со временем почувствуешь.
— Никогда.
— Джонатан, сынок!
— Уходи, старик. Ты умер.
Первое, что бросилось мне в глаза, было большое скопление машин перед нашим домом. Несколько человек стояли в тени деревьев. Репортеры. Я надеялся отделаться от них, но Большой Дэн был интересен им даже мертвый.
Свернув на улицу, проходившую за домом, я пошел по дороге, ведущей к Форбсам. Наша задняя дверь находилась как раз напротив изгороди, разделявшей два дома.
Я аккуратно перешагнул через грядку, зная, с какой любовью миссис Форбс относилась к своим цветам. Но закинув ногу на изгородь, я услышал, что меня зовет Энн. Она сидела на балконе со стаканом вина в руке.
— Я думала, ты на похоронах.
— Я был на службе и решил не ехать на кладбище. Хватит с меня и церкви. Здесь я потому, что возле дома дежурят репортеры, а у меня нет желания говорить с ними.
— Понимаю, — сказала она. — Сегодня утром они и сюда заходили. Спрашивали, был ли твой отец хорошим соседом.
— Ну, и что ты сказала?
— А я с ними не разговаривала. Родители разговаривали. — Она хихикнула. — Сказали, что он был великим человеком. Ты знаешь, как это обычно делается.
Я невольно улыбнулся. Форбсы и мой отец не питали друг к другу особой любви. С тех пор, как отец поселился в этом доме, они вели против него непрерывную войну. Им не хотелось, чтобы рабочий лидер, да еще, вероятно, и коммунист, портил чистый вестчестерский пейзаж.