— Знаешь, что случается с детьми в Копе, если они остаются одни? — спросил я, открыв глаза.
Лицо Кэма было серьезным.
— Нет.
— Они умирают. Ни школы, ни врачей, ни единого шанса. И будет лучше, если она умрет. Понимаешь? Потому что всегда может быть хуже.
«Не заставляй меня описывать, Кэм. Не заставляй рассказывать, что бывает с некоторыми из них».
Кэм кивнул.
— И это несправедливо, — сказал я. — Черт, я твержу это всю свою гребаную жизнь, но это ничего не меняет. Я почти надеюсь, что Кай-Рен уничтожит всю планету.
— Ты злишься. — Кэм протянул руку и прижал ладонь к моей щеке. — И теперь я тебя понимаю, Брэйди. Правда. Но я говорил серьезно. Это не твоя вина.
И мы снова пришли к тому, с чего начинали.
Я вздохнул.
— Легче от этого не становится.
Кэм наклонился и коснулся моих губ своими.
— Это я тоже знаю.
Я мог бы попросить помощи у него, но это было бы бесполезно. Никто никогда не думал, что Кэм вернется от Безликих. А что делают в армии, когда ты умираешь? Перестают тебе платить. Кэм вряд ли был в состоянии помочь.
Я вспомнил, как носил Люси в слинге. Как чувствовал ее сердце рядом со своим и как укладывал в кроватку каждую ночь, откидывая пряди волос со лба. Мое сердце все еще переполнялось при мысли о ней. Переполнялось и разрывалось каждый гребаный раз.
— Ты это чувствуешь? — спросил я.
Он кивнул:
— Больно.
Вот такая она, любовь.
Через несколько дней наша связь прервется. Кэм ничем мне не обязан. Это я должен был присматривать за ним, и что из этого вышло? Он не просил билет в переднем ряду на второсортную пьесу «Драма моей жизни». И он точно не просился в ней поучаствовать. Это было несправедливо по отношению к нему.
Я выдавил улыбку:
— Прости.
Кэм наклонился вперед, пока наши лбы не соприкоснулись.
Я закрыл глаза и прерывисто выдохнул.
Его близость работала там, где слова были абсолютно бесполезны.
И когда это исчезнет, то будет больно.
Моя первая прогулка по залу ультрафиолета за несколько недель.
Я бросил форму кучей у двери и вытащил пару защитных очков. Поморгав за мутными стеклами, я огляделся. Боже, даже офицерский зал ультрафиолета оказался лучше нашего. В нашем пахло потом, ржавчиной и аммиаком. Тут — ничем. И ни одна лампа тут не жужжала, так что никому не грозила головная боль из-за мигающего света.
Прищурив глаза, я посмотрел на таймер на стене. Пока я удивлялся тому, какая эта комната большая, от пятнадцати минут осталось двенадцать. Может, это ощущение объяснялось тем, что я не ходил по нарисованному кругу с двумя десятками других парней в одном белье. Здесь были только мы с Кэмом. Мы старались держаться подальше друг от друга. Вся суть зала ультрафиолета заключалась в том, чтобы подставить свету как можно больше кожи.