- Настя, как же так?
- А вот так! - звонко сказала Настя, повернулась и пошла.
Заплакал бывший танкист и, как был, не разбирая дороги, через буерак, потащился вон из деревни.
Жан очухался, сбегал в сени и вернулся с колуном.
- Где он, сволочь? Я его обрублю!
- Ты уже его и так обрубил... да и ее тоже... - с печалью и презрением сказал Василий.
- Ищи ветра в поле! - добавил кто-то.
И люди видят, как Лубенцов, выйдя на большак, остановил полуторку и перевалился в кузов.
- Сука ты, Жан! - сказал Василий.
Жан замахнулся колуном. Василий без труда обезоружил его и зашвырнул колун в палисадник. Оттуда с квохтаньем выскочила наседка. Все дружно проследили за рябой курицей, которая, взмахивая крыльями и теряя перышки, перебежала улицу и юркнула под створку ворот. Люди чувствовали какую-то свою вину в случившемся, но не знали, как поступить, и потому цеплялись за мелочь внешних впечатлений.
Беда, как предгрозовой ветер, захлопала створками окон, дверьми, калитками, заметала по улице бабьими подолами, и не узнать, кто первый крикнул тут же подхваченное всеми:
- Настеха повесилась!..
...Казалось, Надежда Петровна спокойна до бесчувствия, если б не тяжкая, страшноватая краснота в лице; кровь вздула виски толстыми венами, налила выкатившиеся из орбит глаза. А голос звучал деловито и ровно, когда, быстро шагая деревенской улицей, она выспрашивала у Анны Сергеевны:
- Кто ж первый обнаружил-то?
- Дуняша. Она сразу почуяла недоброе - и за Настехой... Прибежала, а та уже распорядилась. Дуняша, молодец, схватила косу и обрезала гужи...
- Настеха не поуродовалась?
- Маленько шею ободрала.
- Плачет?
- Нет, молчит.
- Это плохо, надо, чтоб плакала.
...- Что же ты наделала? - сказала Надежда Петровна непривычно маленькому Настехиному лицу, потонувшему в подушке. - Ты же не себя казнила, ты всех нас казнила, а лютей всего Дуняшу и меня. Жестоко это, Настя-Лицо молчит, хотя глаза открыты, не понять, доходят ли слова председательницы.
- Нельзя так, Настя... Из-за подлости мелкой шушеры губить такое чудо чудное, как жизнь!.. Лицо молчит.
-- Ведь ты любишь Костю. Разве его тебе не жалко? Думаешь, стал бы он жить, когда б ты в своем зверстве успела?
Лицо плачет.
Надежда Петровна сразу вышла из горницы. Конюх и тренер держат Эмира, запряженного в легкий шарабан.
- Загубишь коня, Петровна! - с тоской говорит тренер.
- А хоть бы!.. Это всех коней дороже! - Петровна забралась в шарабан, взяла вожжи, кнут. - А ну, пускайте!..
Конюх и тренер рассыпались по сторонам. Эмир повелся в оглоблях, чуть осадил, всхрапнул и полетел.