— Снег-то как валит, кто же в такую погоду отправляется в путь? — сказал начальник Чжан. — Чем хуже, если мы с матерью завтра туда съездим?
Эрхай споро завязывал обмотки на штанах, но тут его руки заходили медленней.
— Сорок ли пути, а если Сяохуань не разрешит тебе заночевать, придется обратно гнать сорок ли.
— Все равно нельзя, чтоб о Сяохуань сплетни пошли, — скажут: жена у родителей, а он дома с япошкой...
— Какие же это сплетни? — начальник Чжан развел руками.
Эрхай уставился на отца.
— Это правда! — сказал старик Чжан. — Для чего мы япошку купили? Чтоб детей рожала. На глазах у Чжу Сяохуань или за спиной у Чжу Сяохуань — какая разница? Все равно это правда! Ты, етит твою, уже здоровый мужик, двадцать лет как-никак... Хорошо, давай, беги по метели к жене, пусть похвалит тебя за честность.
Мать и вовсе была спокойна. Она сроду перед Эрхаем не распиналась, не то что начальник Чжан. Старуха понимала: сын послушен им с отцом почти до безволия. Пусть он жене плетет что угодно — все равно сделает так, как ему скажут родители.
— Не могу смотреть, как вы обижаете Сяохуань! — пробормотал Эрхай, медленно развязывая обмотки.
Снег шел всю ночь. Эрхай поднялся рано утром, пошел подкинуть угля в котел, а там мать учит япошку лепить угольные кирпичи. Видно, крепкая это япошка, только что худая. Мать обернулась, позвала:
— Эрхай, иди, покажи ей, как лепить!
Но он уже был на улице; и тошно, и смех берет: бабам только дай посводничать. Натура у них такая, они и сами ничего поделать не могут. Кирпичи из угля даже дурак умеет стряпать, были бы силы. На третий день япошка уже сама лепила кирпичи. Начальник Чжан разводил водой глину с угольной крошкой, и она принималась за работу. На пятый день сил у япошки заметно прибавилось, она надела новую стеганку, сшитую старухой, — красную с синими цветами, а остатки ситца повязала на голову, щетинистую, словно каштан. Косынку она завязывала на японский манер, как ни погляди — япошка и есть япошка. В этих самых обновках она вставала на колени у дверей, встречая начальника Чжана со станции. Еще через два дня она выучила расписание старика Чжана, заранее вставала на колени, чтоб завязать его кожаные башмаки. Проделывала все это она на удивление сосредоточенно, прилежно тараща глаза, так что и мать, и сам Эрхай только молчали.
Снег, наконец, растаял, потом и дорога подсохла, Эрхай запряг мула, и они с матерью отправились в деревню, где жила семья Чжу. Старик Чжан, конечно же, никуда не поехал — кто вместо него за станцией будет смотреть? К тому же не пристало солидному человеку, начальнику станции, заниматься этими бабскими делами. Старик Чжан брякнул первое, что на ум пришло, когда пообещал, что съездит и поговорит с Чжу Сяохуань; за ним такое водилось, и потому ни Эрхай, ни мать не приняли его слова всерьез. Кто-то из пассажиров привез ему две бутылки гаолянового вина, еще старик достал лежавший у него много лет корень женьшеня и отдал все жене, чтоб подарила сватам.