Странное сожаление охватило Воллета. Если бы привлечь такого человека в лоно двухбережной веры, какой вышел бы из него проповедник, какой пастырь для заблудших душ, с какой лёгкостью возвращал бы он их на истинную стезю… Это был бы отличный соратник. Воллет вдруг почувствовал себя одиноким как никогда. Уже двадцать с лишним лет он – первый священник Лоретта, и обладает властью, которой когда-то желал. Больше с годами она не становится, но всё же это настоящая власть. Только вот обратная её сторона – одиночество. Все братья и сёстры, все вторые священники подчиняются ему, но за всю жизнь он не встретил человека, с которым мог бы говорить не как с тем, кто выше него или ниже, но – как равный с равным, просто и по-дружески. Вот этот пришлый Талвеон, наверное, мог бы стать таким человеком… если бы не занимался греховной магией, если бы не проповедовал этой ложной философии, если бы не погубил свою душу.
Почему?! Почему он по другую сторону? Слушая, как Талвеон рассказывает о своих изысканиях и выводах, Воллет ощутил глухую злобу. Что ж, эйрец сам виноват. За этот час он наговорил столько, что хватит на несколько смертных приговоров. Какой глупостью или наглостью надо обладать, чтобы явиться в город смущать своими бреднями обучающуюся в общине молодёжь!
Не дослушав, Воллет тихо поднялся и вышел из аудитории. Нужно встретиться со старшинами, судьями и сотником городской стражи.
В мыслях уже выстраивался перечень обвинений, которые можно предъявить учёному. Длинный перечень…
Пришло и другое соображение. Процесс будет громким – ведь, по достоверным сведениям, Талвеон на родине, в Эйре, своими провокационным речами уже заработал себе дурную репутацию. Если он, Воллет, добьётся от еретика раскаяния, возможно, обратит на себя внимание Первообители. Возможно, отец Отр, сменивший в сане Первого из первых почившего отца Киннона, даст ему, Воллету, первосвященство в городе побольше Лоретта или даже в одной из обителей Норвейра.
Тёмный тюремный подвал, вонючий и душный. Мечутся по стенам тени палачей, в углу безмолвствует расследователь, а сидящий рядом с ним лекарь втихаря жуёт какой-то кусок – проголодался, пытка длиться долго. Здешняя обстановка, похоже, ему ничуть не мешает.
Но Воллета, когда он мельком глянул на эту трапезу, слегка замутило, как от излишнего опьянения. Отвращение смешалось с чем-то другим, чему он не знал названия, или боялся произнести его даже про себя… Это что-то острое, слишком уж волнующее. Чувство близости чужой боли… Чувство, что эта чужая боль зависит от него, Воллета. По его приказу она может стать сильнее или слабее. Этот человек, который мог бы быть его соратником… нет, это всё равно теперь, об этом не надо думать… Этот человек в его власти.