Я бросила на него злобный взгляд.
На того, кто мог наблюдать через это тату.
За последние три месяца, что я провела здесь, не было никаких вестей от Риса. Даже слухов. Я не осмелилась спросить Тамлина или Люсьена, или еще кого-нибудь — лишь бы каким-нибудь образом не призвать Высшего Лорда Ночного Двора, не напомнить ему о той дурацкой сделке, что я заключила Под Горой: неделя с ним каждый месяц в обмен на спасение меня от смерти, дышащей мне в затылок.
Но даже если Рис чудесным образом и забыл об этом, я никогда не забывала. Как и Тамлин, Люсьен, и все остальные. Из-за татуировки.
Даже если Рис в самом конце… даже если он был мне не врагом.
Но да, он был врагом Тамлина. Да, врагом любого другого двора. Немногие пересекали границы Ночного Двора и выживали, чтобы рассказать о нем. Никто точно не знал, что было в самой северной части Прифиана.
Горы и тьма, звезды и смерть.
Но я не ощущала себя врагом Рисанда в тот последний раз, что говорила с ним, в те часы после победы над Амарантой. Я никому не рассказала о той встрече, о том, что он сказал мне, и в чем я призналась ему.
«Радуйся своему человеческому сердцу, Фейра. Жалей тех, кто вовсе ничего не чувствует».
Я сжала пальцы в кулак, закрывая этот глаз, эту татуировку. Я поднялась на ноги и смыла воду в туалете, прежде чем добрела до раковины, чтобы прополоскать рот, а затем умыться.
Мне хотелось ничего не чувствовать.
Мне хотелось, чтобы мое человеческое сердце изменилось вместе с остальной частью меня, чтобы оно превратилось в бессмертный мрамор. Вместо того искромсанного сгустка тьмы, что теперь отравлял меня ихором.
Тамлин продолжал спать, когда я прокралась обратно в затемненную комнату; его голое тело распростерлось на матрасе. На мгновение, я просто любовалась крепкими мускулами его спины, любовно очерченными лунным светом, его золотистыми спутанными во время сна волосами, в которые я запускала пальцы, когда мы занимались любовью.
Ради него, я сделала это — ради него, я с радостью искалечила себя и свою бессмертную душу.
А теперь у меня есть целая вечность, чтобы жить с этим.
Я пошла к кровати, каждый шаг давался все тяжелее, труднее. Простыни были уже холодными и сухими, и я скользнула в кровать, прижимаясь к нему спиной, обхватив себя руками. Его дыхание было глубоким — ровным. Но мой слух Фэ… иногда я задавалась вопросом, слышала ли я его прерывистое дыхание, хотя бы на секунду. Мне не хватало смелости спросить, не спит ли он.
Он никогда не просыпался, когда кошмары лишали меня сна; никогда не просыпался, когда меня выворачивало ночь за ночью. Даже если он знал или слышал, он ничего не говорил об этом.