| The men had loved flying behind Yossarian, who used to come barreling in over the target from all directions and every height, climbing and diving and twisting and turning so steeply and sharply that it was all the pilots of the other five planes could do to stay in formation with him, leveling out only for the two or three seconds it took for the bombs to drop and then zooming off again with an aching howl of engines, and wrenching his flight through the air so violently as he wove his way through the filthy barrages of flak that the six planes were soon flung out all over the sky like prayers, each one a pushover for the German fighters, which was just fine with Yossarian, for there were no German fighters any more and he did not want any exploding planes near his when they exploded. | Он решил или жить вечно, или умереть, а если умереть, то только во время попытки выжить. И единственное боевое задание, которое он давал себе каждый раз, - это вернуться на землю живым. |
| Only when all the Sturm und Drang had been left far behind would he tip his flak helmet back wearily on his sweating head and stop barking directions to McWatt at the controls, who had nothing better to wonder about at a time like that than where the bombs had fallen. | Ребята любили летать с Йоссарианом, потому что он выходил на цель, делая "бочки" во все стороны, круто взмывая "свечой" и пикируя, резко крутясь и вертясь, заставляя пилотов пяти других машин делать то же самое, чтобы сохранить подобие строя. Самолеты выравнивались на какие-то две-три секунды, чтобы отбомбиться, и затем снова взмывали, надсадно воя моторами. Пробираясь сквозь огонь проклятых зениток, Йоссариан продолжал так отчаянно петлять, что шесть машин вскоре разлетались по всему небу, как земные молитвы. Каждый самолет при этом мог стать легкой добычей немецких истребителей, однако обычно к этому времени они уже не появлялись в воздухе. Стало быть, опасен был лишь зенитный огонь, а Йоссариан не любил, если рядом с ним взрывались самолеты. |