Здравствуйте, нервно говорю я.
Эдвард просто смотрит на меня. Он протягивает руку и убирает выбившуюся прядку волос мне за ухо. Она еще мокрая после душа и холодит мне шею. Его пальцы задевают мочку, и я вздрагиваю.
Все хорошо, тихо говорит он. Все хорошо. Его пальцы добираются до подбородка и нежно приподнимают мою голову.
Эмма, говорит он. Я не могу перестать о вас думать. Но если я тороплю события, так и скажите, и я уйду.
Он расстегивает две верхние пуговицы моей блузки. Лифчика на мне нет.
Ты дрожишь, говорит он.
Меня изнасиловали.
Я не думала, что это у меня так вырвется. Я просто хочу, чтобы он понимал, что это имеет для меня значение, что он – особенный.
Его лицо немедленно мрачнеет. Саймон? гневно спрашивает он.
Нет. Он бы никогда… Один из грабителей. О которых я рассказывала.
Значит, все-таки тороплю, говорит он.
Он выводит руку из-под моей блузки и застегивает ее. Я чувствую себя ребенком, которого одевают в школу.
Я вам хочу сказать, что если… Если вы хотите, мы можем переспать, робко говорю я.
Нет, не можем, говорит он. Не сегодня. Сегодня ты пойдешь со мной.
5. а) Перед вами выбор: спасти «Давида» Микеланджело или голодного бездомного ребенка. Вы выберете…
☉ Статую
☉ Ребенка
Сейчас: Джейн
– Остановите здесь, – говорит Эдвард водителю. Такси останавливается, и мы выходим. Мы посреди Сити. Со всех сторон высятся выразительные современные сооружения из стали и стекла, над которыми виднеются верхушки «Осколка» и «Сыротерки»[5]. Эдвард видит, что я смотрю вверх, на них.
– Показуха, – пренебрежительно говорит он. – Нам сюда.
Он ведет меня к церкви, к самой обыкновенной приходской церквушке, так зажатой между этими кичливыми современными чудовищами, что ее едва видно. Внутри очень мило: просто, непритязательно, зато много света – он льется из больших, высоко расположенных окон. Каменные стены – такие же бледно-кремовые, как в Доме один по Фолгейт-стрит. Солнце разложило по полу решетку от свинца на прозрачном стекле. Кроме нас, в церкви никого.
– Это мое любимое здание в Лондоне, – говорит он. – Смотри.
Я поднимаю вслед за ним глаза, и у меня перехватывает дыхание. Над нашими головами – огромный купол. Его бледный свод тяготеет над крохотной церквушкой, покоясь на тончайших столпах в центральной ее части. Прямо под ним – алтарь (во всяком случае, мне кажется, что это алтарь): массивная круглая плита в самой середине церкви.
– До Великого лондонского пожара было два типа церквей. – Я замечаю, что он не шепчет. – Темные, мрачные готические, которые строили одинаково с тех пор, как в Англию пришел католицизм: сплошь арки, орнамент и витражи, и простые, неприкрашенные, – пуританские. После пожара те, кто восстанавливал город, решили воспользоваться случаем и создать новый тип архитектуры; места, где мог бы молиться всякий, вне зависимости от вероисповедания. Поэтому они сознательно освоили этот упрощенный, лаконичный стиль. Но им нужно было чем-то заменить готическую мрачность.