Внутри мило, хотя и скучновато. Наверху большой купол, прямо под ним алтарь, огромная каменная плита, помещенная в самый центр. Мне вспоминаются языческие кромлехи и жертвоприношения.
До Великого пожара в Лондоне было два типа церквей, говорит он. Темные готические – и простые церковки, где собирались пуритане. После пожара люди, которые восстанавливали город, воспользовались случаем и создали новый, гибридный стиль. Но им нужно было чем-то заменить готическую мрачность.
Он указывает на пол, куда большие окна из прозрачного стекла бросают скрещения тени и света.
Свет, говорит он. Все Просвещение – это буквально свет.
Пока он ходит по залу, все оглядывая, я забираюсь на алтарную плиту. Она примерно три фута в высоту и пять в ширину. Подобрав под себя ноги, я выгибаю спину, пока затылком не упираюсь в камень. Затем я принимаю еще несколько поз: мост, лук, спящий герой. Я где-то полгода занималась йогой и все, что надо, еще помню.
Что ты делаешь? спрашивает голос Эдварда.
Отдаюсь на ритуальное жертвоприношение.
Этот алтарь сделал Генри Мур, неодобрительно говорит он. Он взял камень из того же карьера, что Микеланджело.
Спорим, он занимался на нем сексом.
Думаю, нам пора, говорит Эдвард. Не хочу, чтобы мне запретили ходить в эту церковь.
Мы ловим такси до Британского музея. Эдвард говорит с кем-то у касс, нам поднимают красную ленту, и мы каким-то образом оказываемся в той части музея, куда пускают только ученых. Работник музея открывает витрину и уходит. Надень, говорит Эдвард, вручая мне пару тонких белых хлопковых перчаток, и надевает такие же сам. Затем он достает из витрины какой-то каменный предмет.
Это ритуальная маска ольмеков. Это первая цивилизация в Америке, которая начала строить города. Ее стерли с лица земли три тысячи лет назад.
Он дает маску мне. Я беру ее, боясь уронить. Глаза у нее как живые.
Поразительно, говорю я. По правде сказать, это все не совсем мое, как и церковь, но я рада, что я здесь с ним.
Он кивает, довольный. У меня правило: смотреть в музее что-то одно за раз, говорит он, когда мы возвращаемся к выходу. Переберешь – и уже ничего не оценишь.
Так вот почему я не люблю музеи, говорю я, – просто неправильно в них ходила.
Он смеется.
Я проголодалась, и мы идем в японский ресторан, который он знает. Я закажу для нас обоих, объявляет он. Что-нибудь простое, вроде кацу. Настоящая японская кухня англичан пугает.
А меня нет, говорю я. Я всеядная.
Он поднимает брови. Это вызов, мисс Мэтьюз?
Если угодно.
Он начинает испытание с суши с сырыми морепродуктами: осьминогом, морским ежом, разными креветками.