Кто-то в толпе громко крикнул:
— Айда, распрягай коней, до расстанья на себе довезем!
Аносов взобрался на подножку экипажа. С обнаженной головой он поднял руку и сердечно попросил:
— Друзья мои, не нужно этого! Не утяжеляйте мне разлуку с вами. Спасибо за всё, за совместный труд…
Он замолчал, невольная слеза выкатилась из глаз. Смахнув ее, он опустился на сиденье. Толпа расступилась, и кони медленно тронулись…
Но вот тройка вырвалась на простор и рысцой понесла в горы. Над хребтами сияло солнце, раскинулся голубой простор.
Аносов приподнялся и взглянул на городок, который уходил назад, постепенно скрываемый горами и лесами.
— Прощай, Златоуст! Прощайте, дорогие труженики! — грустно вздохнув, сказал Павел Петрович и подумал: «Что-то ждет меня впереди?».
Глава седьмая
ЛЕГЕНДА ОБ АНОСОВЕ
Сталевар Швецов возвращался из дальнего завода в Златоуст. Ныли старые натруженные кости. Колесный путь по горам — беспокойный, томительный. В долинах продувало осенним ветром. Березовые рощи осыпали землю золотыми листьями, последним ярким багрянцем пылали осиновые перелески, только темно-синие ельники не меняли окраски и хмуро шумели под холодным ветром. В небе не раздавались трубные крики журавлиных стай: перелетные птицы покинули Урал, охваченный дыханием осени. Только на глухих озерках да в тихих речных заводях уныло плавали одинокие утки-подранки да обессиленный лебедушка, — не видать им больше ясных теплых дней!
— Невеселая старость — осень человеческая! — тяжело вздохнул сталевар, поглубже натянул шапку и свистнул конькам: — Ну, пошли, резвые!
А мысли тянулись грустные, без конца и краю. Тосковал Николай Николаевич об Аносове.
«И зачем только понадобился ему Петербург-столица, — горько думал он. — Что в нем хорошего?»
Всю свою жизнь Швецов привык думать, что из столицы приезжали только чиновники. Никакого дела им не было до работных! Аносов был первый, кто так хорошо понимал простой народ и вместе с ним в поте лица своего трудился.
«Это наш кремешок! Правдивая душа», — подумал сталевар и прошептал:
— Вернись, дорогой! Без тебя завод опустел!
Над горами сгущались сумерки. Размытая дождями дорога становилась опасной. Вглядываясь в придорожную бездну, старик подумал:
«Впотьмах, того и гляди, со скалы сверзишься. В умет,[16] на полати пора!»
Он осторожно добрался до перепутья. В оконце постоялого двора заманчиво мелькал огонек. За дорогу изрядно порастрясло, и Николай Николаевич не прочь был растянуться на теплых полатях и вздремнуть. Он распряг коней, отвел в сарай и задал им овса. Затем степенно вошел в избу, истово перекрестился и поклонился народу. Большая и неуютная горница слабо освещалась лучиной. В синем табачном дыму у стола сидели и толпились постояльцы — самый разнообразный люд: приказчики с уральских заводов, военные приемщики оружия, сибирские купцы, скупщики краденого золота и, кто знает, может, и беглые удальцы. Слева в полумраке — широкие полати, сплошь забитые человеческими телами: отдыхали возчики, ямщики — все, кто пораньше поспел к ночлегу. Плешивый, с плутоватыми глазами хозяин двора предложил Швецову забраться на печь. О лучшем старик и не мечтал. Кряхтя, он улегся на теплые кирпичи. Приятный жар иголками покалывал тело. Ох, как хорошо лежать в тепле и прислушиваться в полумраке к завыванию ветра за окном! Под Златоустом прошли проливные осенние дожди, и теперь в горах бушевали речонки и падуны. Шум взбешенных вод доносился в избу, и отдыхающему Швецову казалось, что он находится на мельнице. Осенний вечер долог, и, как всегда, чтобы скоротать его, заезжие люди сбились в кружок и вели бесконечные разговоры. Среди коренастых, угрюмых с виду уральцев сталевар заметил чернявого, с большим носом юркого человечка, который на всё откликался, обо всем знал и, разговаривая, отчаянно жестикулировал.