— Слышала, как стреляли ночью? — спросил он и насторожился в ожидании ответа.
Тетка озабоченно взглянула на него.
— Ну. Под утро такая стрельба — в Костюковке, говорят.
— Это где? Под пущей?
— Ну под пущей. Горело там что-то.
— Жгли?
— Наверно, жгли.
Он думал, может, она что-нибудь знает о ночных событиях, но, похоже, знала она не больше него.
— Сегодня я пойду от вас, — сказал он решительно, хотя настоящей решимости еще не испытывал — не знал, справится ли со своей слабостью.
Она только переспросила:
— Да? Пойдете?..
— Надо идти. Нельзя мне долго оставаться. Я же из райкома. Моя фамилия Азевич, может, слыхали? — сказал он, тронутый добротой этой женщины.
Ожидал, что она удивится, или разозлится, или о чем-либо спросит. А тетка сказала просто:
— Я знаю.
— Знаешь? И знала, кто я? — удивился он.
— Ну. Я же узнала. Вы тогда приезжали, собрание проводили в Трикунах. Еще с такой женщинкой беленькой были. И председатель райисполкома, как его, забыла... Что врагом народа стал.
— Заруба.
— Вот-вот — Заруба. Я в то время у сестры там была, сходила на собрание. Вас видела. Молодой такой, в буденовке...
Вот так, круг замыкался. А он думал... Он думал, что никто — ничего. Но вот знали, помнили. Не ждали только. Но и нежданного приняли, может, спасли от гибели. Чем же он отблагодарит эту сердечную тетку? Чем порадует в ее не менее трудной, чем у него, судьбе?
— Тут еще вот какая проблема, — сказал Азевич. — Подошва у меня отвалилась.
— Да?
— Вот как, — шевельнул он дырявым сапогом. — Может бы, мне какой сапог расстаралась?
На и без того озабоченном лице тетки пробежала тень новой заботы.
— Где же его взять? У меня сапогов нет. Ни мужчин, ни сапогов. Сама во, в опорках хожу. Может, отремонтировать как? — вдруг оживилась она. — Если вы снимете, так я в Кривени схожу. Тут наш, деревенский, починяет некоторым.
— Ну что ж, — сказал Азевич. — Попробуй, может, починит.
С усилием он стащил с ноги подсохший за время его болезни сапог, прикрыл босую стопу сопревшей портянкой. Она взяла сапог, припрятала его под полу одежки.
— Но чтоб не задерживаться. Хорошо? — сказал он.
— Ну я попрошу.
Тетка ушла, а ему стало неспокойно на душе: все-таки сапог мог вызвать подозрение — явно мужской размер. Но, может, как-то обойдется, куда же ему с босой ногой? И он подумал, уже не в первый раз: когда организовывали партизанщину, как скрытничали, как старались, чтобы никто ничего не увидел, ни о чем не догадался. Намеревались обходиться только собственными припасами, иметь дело лишь со своими кадрами. И где они теперь, эти припасы, эти проверенные-перепроверенные кадры? Нынче вот — тетки. И что бы он делал, если бы не эта, никому в районе не известная тетка? Теперь на нее вся его надежда, от нее все спасение.