— Плохая учеба! — опять не сдержался Нечай. — Сравнил кого — званого князя с боярским холопом, сокола с вороном.
— Как можешь судить ты о Димитрии Углицком, коли не ведался с ним?
— А ты ведался?
— Не я токмо, почитай, все думные бояре и дьяки, — с прежним спокойствием подтвердил Власьев. — На все божья воля. Ею он восселился в Чудовом монастыре, сказавшись диаконом Григорием. Ею попал на патриарший двор для книжного письма. Сам патриарх Иов, заметив его превеликое досужество, стал имати его к нам в царскую думу. Это теперь его всяко мажут грязью — де объявился вор-расстрига, коий в миру отца своего не слушался, впал в ересь, разбивал, крал, играл в кости, пил, убегал из дому, а будя пострижен в монахи, не оставил своего прежнего воровства, вызывал духов нечистых и блудил чернокнижеством. А мы другое помним: светлый юноша похвальных правил величаво ступает при отце нашей церкви. Он видит царя, да царь его не видит. И еще скажу: таких канонов святым я больше не слышал. Чудодейские каноны! Могут ли изыйти такие из уст вора, самозванца, боярского холопа? Не верю! По моим мыслям, Нечай Федорович, не там ты черта ищешь, где он сидит, не того боишься.
— Мне лучше знать, чего я боюсь, — заворочался на лавке с мягким накладным сидением Нечай. — А вот ты, я вижу, и точно ничего не боишься. Смел самозванца навеличивать.
— Могу и тебя, коли так.
— Меня? — оторопело уставился на думного дьяка Нечай. — Это кем же, Афанасий Иванович?
— Да хоть бы сыном царского конюшего Федорова. Неважно, что родительница твоя из сенных девок была. Димитрия Углицкого тоже вон попрекают, де мать его седьмой женой Иоанну Васильевичу приходилась. Стало быть, незаконная. А но мне так любой закон должен проверяться божьим знаком.
— Власьев подбодряюще поднял кедровый кубок, — Твое здравие, Нечай Федорович. Пусть все отнятое возвращается на круги своя. Одним — царство, другим — боярство. А нам всем хочу пожелать здравомыслия во времена тяжкие.
— Спасибо на добром слове, — ответно возгласил Нечай. — Ты, я вижу, горазд заживо чудеса творить. Только они не по мне, Афанасий Иванович. Твое здравие!
— Выпьем и на этом, — Власьев сделал несколько глотков.
— Жаль, право…
— Чего жаль?
— Жаль, мало посидели, — думный дьяк отвалился от стола.
— Пора и честь знать. — Однако подниматься не спешил, ожидая, не попросит ли Нечай посидеть еще. — На дворе-то совсем черно. И замятия расходилась.
— Да-а-а, — неопределенно протянул Нечай. — Непогодица.
Пришлось Власьеву и впрямь подниматься.
Они сошлись у лавки с шубой думного дьяка. Нечай проворно, не хуже Овери, распахнул ее, поймал рукавами вельможные руки, но тут обвалилась с плеч его собственная шуба. И остался Нечай перед гостем в волглом халате.