Наверное,именно эта насмешка заставила меня всё же протянуть руку в ответ. Или странное, почти гипнотическое воздейcтвие этих фоморских разноцветных глаз. Или моя смехотворная уверенңость в том, что нож в сапоге действительно сможет меня спасти. Kак бы там ни было, я приняла его ладонь и подалась вперёд, чтобы всё-таки спешиться; но когда я уже почти выскользнула из седла, другая его рука вдруг обвила мою талию. Меня аккуратно сняли с коня и поставили на землю,так легко, точно я ничего не весила… и внезапно мы оказались даже ближе, чем на последних мгновениях вчерашнего вальса.
Только вот сегодня рядом не было никого, кто заставил бы его отступить . И пальцы, придерживавшие меня в собственнических объятиях – куда крепче, чем вчера, – не спешили меня отпускать.
Я замерла, вскинув голову, чувствуя, как бешено колотится сердце. Мой спутник улыбался, прижимая меня к себе; его глаза были так близко, что я могла разглядеть кружева серебристых светлых разводов на голубой радужке и крапинки зеленоватых – на карей.
И он смотрел на меня взглядом хищника, который, завидев лань, пытается понять, голоден он или нет.
«Пустите», – хотела сказать я.
Слова потерялись где–то на пересохших губах.
Умница, Ребекка. Χотела знать, чего он хочет от тебя? Готова была зайти так далеко, что бы тебе представилась подобная возможность? Поздравляю, представилась. И как теперь ты достанешь свой нож, куда побежишь с подгибающимися коленями?..
Даже если кто-то захотел бы пройтись по лесной чаще – здесь, рядом с водопадом, за речным шумом никто не услышит мой крик. И «Белая вуаль» может стать для меня погребальной.
Среди времени, исчезнувшем и растворившимся в плеске воды, среди мгновеңий, напоенных смятением и размывшихся в бесконечность, – мистер Форбиден наконец разомкнул губы.
– Ваш любимый сонет Шекспира, – произнёс он.
Слова обожгли мне щёки – вместе с его дыханием. Они были негромкими и мягкими, в них таилась мурлыкающая хрипотца и бархатная нежность.
Смысл их не сразу дошёл до меня.
– Ваш любимый сонет Шекспира, мисс Лочестер, – не выпуская меня из объятий, повторил мистер Форбиден в ответ на моё изумлённое, недоверчивое молчание. – Прочтите его. Мы ведь приехали сюда говорить о Шекспире, если не ошибаюсь.
Мы стояли в насмешке на вальсовую позицию, так, cловно вот-вот снова закружимся в танце над воздухом и водой: одна его рука сжимает мою, другая лежит на спине… правда, куда ниже, чем положено для вальса.
И объятия наши куда теснее.
Он действительно хочет, что бы я читала Шекспира? Вместо предсмертной молитвы, надо думать?