— Ну, что скажешь, Ворон? — Ждан Медведь отпил отвару, поставил чашку, взглянул. — Как вы здесь очутились: искали или бежали?
— Хочешь сказать — чего искали или от чего бежали?
— Ну.
— Бог его знает. По долгой дороге далеко вперед не видно. Сначала просто бежали. А потом решили место искать, где человеку по-доброму жить в труде можно.
— А бежали от чего?
Ворон молча пожал плечами.
— Можешь не говорить, — Ждан Медведь трудно вздохнул. — И так знаю. Бежали от того, в чем участвовать не хотели. Не могли.
— Не хотели, — кивнул Ворон. — В казнях ни живыми, ни мертвыми, в грабеже — ни богатыми, ни бедными. В опалах — ни гонителями, ни изгнанниками. На пирах — ни пирующими, ни подносчиками…
Ждан Медведь сощурился:
— Местами меняться не хотелось?
— Как это?
— А так. У царя ж, у Ивана Васильевича, милому другу, сам знаешь, век короток. Сегодня ближний, завтра дальний, сегодня могутный, а наутро опальный. Все равно, как у мужика, что лешего отвадить хочет, да орет в лесу во весь голос: «приходи вчера!» Вот у него, у царя Ивана, одно только и есть: «приходи вчера», — никто ему угодить не может.
— А нам все едино, — спокойно поглядел Ворон в глаза хозяину, — что вчера, что сегодня.
— Не сердись, — сказал Ждан Медведь, — знаю, путь у вас был трудный. Хорошо, что теперь здесь. Иона говорил, — разное у вас позади, из разных мест человеки…
Тут Ворон и спросил:
— А ты сам, хозяин, откуда человек?
— А я отовсюду человек. Я, Ворон, везде был. И сюда пришел.
— Тоже бежал? Тоже искал?
— Истомился… Истомился я, Ворон.
— От чего истомился? От душегубства?
Ждан Медведь криво усмехнулся:
— Не шевели этого. Что ты про это знать можешь?
— Не знаю.
— Веришь, Ворон, что человека иной раз на душегубство толкнуть можно насильно?
— Верю. Выпей еще своего отвару, хозяин. Выпей. И не кричи.
— В какую пору и покричать. А то молчи. И под Казанью я бился, и под Астраханью, и в монастырях был тихих, и в лесах темных. И в ватаге ходил у Ермака Тимофеевича на Волге. И ту ватагу оставил…
— А с чего?
— Шалили. А Москва, дело известное, за те шалости когда и гладит, а когда и скребет. Не разберешь. Раз ногайского языка взяли, отослали с казаком к царю. И что ты скажешь! Языку на Москве руки развязали, казаку голову отрубили на глазах у того же у ногайского татарина. Знатен ногаец оказался, не надо было его в полон брать, царя с ногайской ордой ссорить. Не в масть ударили. А попробуй ее угадай — масть. Отряс я прах и ушел. И не жалею. Ермак-то Тимофеевич, слышно, Сибирь воевать ходил…
— А ты б не хотел Сибирь воевать?
— Нет, Ворон, нет. Землица мужикам нужна, кто этого не знает. Да земли новые сохой добывать нужно, не мечом. Пришел, сел на землю — паши, сей. Ворог придет — берись за меч, отбивайся. А первый — не смей.