— Добро, Ждан Медведь. Ермака Тимофеевича, стало быть, ты знаешь. А Кудеяра видел?
— Это какого Кудеяра? С большой дороги добытчика?
— Да.
— Имя его, конечно, слышал. А свидеться не пришлось. Да про Кудеяра многое говорят. Про него и про клады его, что заговорены и закляты, и не взять их никакой силой.
— А ты откуда это знаешь? — Ворон так и впился глазами в хозяина.
— От знающих людей знаю, что сами у того клада были и ушли ни с чем.
— Вот как!
— Да. Желаешь послушать?
— Желаю.
— У края леса, где Кудеяр стан свой держал, на реке Угре, деревня есть. С той деревни три мужика раз в пасхальную ночь пошли в чащу. Стан разбойничий к тому времени давно уж запустел, никого в нем не было, одни развалины, вал, пещера каменная. Ночь темная была, но дошли. У самого вала уж оказались. Вдруг оттуда на них высокий старик с пылающей головней вылез, в белой рубахе до пят, кудлатый, встрепанный, а сам босой. Глаза дикие. Усмехнулся зло. Посмотрел на них, говорит: что ж это вы, мужики-невежи, без всякого яичка в такую ночь пожаловали? Прогнал. Но мужики упорные были. Через год, опять на пасху, опять ночью туда же отправились. С яичком. И опять дошли, и уж через вал перелезли, да у пещеры медведь оказался — цепью прикован. Великан медведь — одна башка с котел на цельную артель. Как он на задние лапы встал, как заревел — в беспамятстве мужики от страха сбежали без оглядки. Ладно. И в третий раз, через год, на светлое христово воскресенье, ночью опять пошли. Запаслись хорошо — и свяченое яичко взяли, и рогатину — на медведя. Но не тут-то было. Еще только к валу подходить стали — вихрь по лесу пошел — все загудело, кусты к земле пригнулись, а меж деревьями верховые замелькали, с посвистом. Обомлели мужики. А тут на них опять тот старик, теперь уже на коне, выскакал, а в руке — пудовый кистень, так и водит им, так и размахивает. Еле ноги унесли. И с того, третьего раза, — закаялись ходить, клад Кудеяров искать.
Посмеялся Ворон, сказал:
— Горазд ты, Ждан Медведь, были и небыли плести. Теперь-то я вижу, в самом деле ты человек отовсюду. А пришел сюда и как жил?
— Пришел по весне. Давно это было. Пять горстей ячменю в сумке принес. Поляну открытую нашел. Чеканом землю пахал. Добро, что у чекана лезвие закалено — острое, с клевцом, и обух тяжел. Спутник со мной был, и Лебедушка мне помогала. Она тогда совсем еще мала была, а все ж старалась. Посеяли ячмень. Жду. Страх меня обуял: а ну, как не выколосится полюшко мое малое лесное? Взошло, заколосилось, — да как! Зерно литое, тяжелое. Земля нетронута, хороша. Тем временем рыбу ловил, на зверей ловушки, силки ставил, земляное жилище на взгорке вырыл, сухое, теплое, жердями его внутри обшил. Осенью деревья валить начали. Зиму они, бывало, перебудут, подсохнут, весной я их запалю — и по гари, по палу опять пашем, сеем. Так и стали мы с зерном. Из беличьих шкур Лебедушке одежу теплую шил, и себе тоже — шапки, рукавицы, тулупчик меховой. Любо! Оно, конечно, тягости великие были. Трудились с зари и до зари. Да зато — ни государя, ни бояр, ни помещиков, ни тиунов, ни переписчиков, ни дьяков — одни мы полные хозяева. Потом и другие человеки беглые сюда прибиваться стали. Легче дело пошло. Соху завели, с железным оконечником, пару коней купили, привели. Теперь их у нас два десятка по дворам стоят… Лебедушка подросла, девка ладная, да теперь забота о ней душу сушит.