|
| The huge white oxen would still be dragging their wains along the Tuscan roads, the cypresses would still go up, straight as pillars, to the blue heaven; but he would not be there to see them. | Могучие белые волы по- прежнему будут медленно влачить свои повозки по тосканским дорогам; кипарисы, стройные, как колонны, будут все так же вздыматься в голубое небо; но он ничего этого не увидит. |
| And the sweet southern wines-Tear of Christ and Blood of Judas-others would drink them, not he. | А сладкие южные вина - "Слеза Христова" и "Иудина кровь"? Не он будет пить их - другие, но не он. |
| Others would walk down the obscure and narrow lanes between the bookshelves in the London Library, sniffing the dusty perfume of good literature, peering at strange titles, discovering unknown names, exploring the fringes of vast domains of knowledge. | Другие будут бродить по узким полутемным проходам между книжными полками в недрах Лондонской библиотеки, вдыхать приятный пыльный запах хороших книг, вглядываться в незнакомые заглавия на корешках, открывать неизвестные имена, вести разведку на подступах к необъятному миру познания. |
| He would be lying in a hole in the ground. | Он будет лежать в земле, на дне глубокой ямы. |
| And why, why? | Но за что, за что?" |
| Confusedly he felt that some extraordinary kind of justice was being done. | Смутно он чувствовал в этом какой-то не поддающийся разуму акт справедливости. |
| In the past he had been wanton and imbecile and irresponsible. | В прошлом он был полон легкомыслия, глупости, совершал безответственные поступки. |
| Now Fate was playing as wantonly, as irresponsibly with him. | Теперь судьба вела с ним такую же легкомысленную, безответственную игру. |
| It was tit for tat, and God existed after all. | Значит, око за око, значит. Бог все-таки есть. |
| He felt that he would like to pray. | Ему захотелось молиться. |
| Forty years ago he used to kneel by his bed every evening. | Сорок лет назад он каждый вечер становился на колени у своей кроватки. |
| The nightly formula of his childhood came to him almost unsought from some long unopened chamber of the memory. | Ежевечерняя формула детства сама собой вернулась к нему из какой-то давным-давно замкнутой на замок каморки памяти. |
| "God bless Father and Mother, Tom and Cissie and the Baby, Mademoiselle and Nurse, and everyone that I love, and make me a good boy. | "Боженька, храни папу и маму. Тома, сестренку и маленького братца, мадемуазель и няню и всех, кого я люблю, и сделай так, чтобы я стал хорошим мальчиком. |
| Amen." | Аминь". |
| They were all dead now-except Cissie. |