— Есть ли смысл в том, что мы торчим рядом с немцами? — Пщулковский не спал две ночи, зарос щетиной и говорил, растягивая слова больше обычного. — Пусть я агроном, но не вижу резона.
Сверчевский подумал: так способен сказать человек, откровенный и смелый, не склонный дипломатничать [86]. Ответил не сразу.
— Смысла, вероятно, нет. Ты, Эдмунд, неисправимо цивилен. Есть необходимость…
Мелькнула мысль о необходимости, становящейся смыслом. Но стоит признать любую необходимость высшим смыслом, и получится бессмыслица. Вчера он натолкнулся на гурьбой валивший в тыл батальон. Следовало, вероятно, вызвать командира, задать перцу… Он принял команду, объяснил задачу с помощью нескольких крепких выражений, потом вместе с батальоном захватил деревеньку, где теперь КП. Правильно ли поступил? Поразмыслим на досуге.
Сейчас досуга нет. Еще бы десять спокойных минут.
— Товарищи офицеры! — он выкрикнул вдруг по–русски, хотя рядом находились преимущественно поляки и штабным языком был польский. — Личное оружие — к бою. Гранаты готовы?
К позавтракавшим немцам подползло два взвода. Офицер в черной пилотке танкиста парабеллумом указывал на кирпичный дом. Пулемет МГ нашаривал окна верхних этажей. Офицер в уме не держал, что это КП польской армии. Но сюда тянулся кое–как замаскированный кабель, ночью слышался автомобильный мотор. Немецкий устав рекомендует в подобных случаях поступать не мешкая, инициативно. Офицер–танкист почитал устав.
Подъема Сверчевский не испытывал. Меньше всего хотел вести в рукопашную ближайших помощников. Но что попишешь?
Обошлось без рукопашной. Отстреливались из ППШ, из пистолетов, пустили в ход ручные гранаты…
Ставя задачу пятой дивизии, прозрачно кодируя телефонный разговор (танки — «коробочки», снаряды — «огурцы», атака — «свадьба»), он добавлял открытым текстом: Саша, не зарывайся.
Генерал Вашкевич призывает лишь «напщуд». И командарм отечески остужает комдива, порой велит ему оттягивать штаб. Хотя в общем согласен с Вашкевичем: штаб должен наступать на пятки войскам.
Когда рывок вперед, надежда на 5‑ю пехотную.
У комдива «семерки» полковника Миколая Прус–Вепцковского иной склад. Еще в Люблине Сверчевский почувствовал в нем волевую решимость и врожденную порядочность. Человек этот мог быть только самим собой. В тридцать девятом от бомбы погибла жена, и оставшийся с маленьким сыном полковник батрачил у помещиков.
Ни в AK, ни в АЛ не вступал, испытывая недоверие к тем и к другим.
Поколебавшись, Прус–Венщшвский явился в бывший ресторан Рутковского и опешил, когда Сверчевский после трех часов беседы и четырех стаканов чаю назначил его командиром дивизии.