Курдам помилования не было.
Их вытащили из шатров, чтобы умертвить в муках; и, к ужасу Леонардо, на немногих уцелевших пустили вооружённые косами колесницы — его творение. На колесницах пылали факелы, освещая возниц, коней и отлетающие куски тел и членов — словно эти суровые гвардейцы были самой смертью, четырьмя всадниками Апокалипсиса. Колесницы косили тела, словно пшеницу; возницы рубили тех, кто случайно уцелел, сносили на скаку шатры с женщинами и детьми — косы были тяжелы, остры и хорошо сбалансированы. Вопли звучали приглушённо, словно поглощённые ночью, которая начала почти незаметно светлеть на востоке, куда обращались молитвы.
И впрямь скоро прозвучали первые призывы на молитву — для тех, кто правил колесницами, и тех, кто шёл за ними следом, воинства жнецов, что шагало по полю смерти, отрубая головы, отсекая пальцы с перстнями. Это было похоже на факельное шествие, и Леонардо не мог удержаться, чтбы не пойти следом, словно подкова, притянутая магнитом. Охваченный ужасом и отвращением, он тенью шёл во тьме. Он и похож был на тень, безголового демона или джинна — чёрная краска по-прежнему покрывала его лицо. Он не мог не видеть и не слышать раненых и изувеченных курдов, которые молили о милости, о жизни, об отсрочке, когда солдаты, шагавшие за колесницами, срубали им головы и бросали их, ещё шевелящие губами, в мешки. Не обращая никакого внимания на кипевшие вокруг человеческие муки, солдаты пересмеивались и переговаривались, кроша, рубя и выдёргивая из месива кровавые обрубки. Крики восторга сопровождали всякую ценную находку... и эти крики смешивались с мольбами и смертными стонами жертв.
И Леонардо шёл по следам своих машин, перешагивая через части тел и трепещущие лоскутья изодранных шатров, оскальзываясь в застывающей крови — шёл и пытался молиться, взывать к Господу о внемлении.
Но он знал, что ответа не будет, ибо в этот миг сам был Богом.
То, что он видел, было рождено его разумом, было его детищем.
Lacrimae Christi[115].
Ни единая птица, если не ищет смерти,
не приблизится к его гнезду.
Леонардо да Винчи
Как вихрь, что мчится по песчаной и
пустынной долине и в своём торопливом
движении увлекает к своему центру всё,
что противостоит его яростному бегу.
Леонардо да Винчи
Уснуть было невозможно, потому что уже близился рассвет.
Хотя лагерь был взбудоражен, говорили все шёпотом. Небо походило на щит, усыпанный звёздами, и смешение звёздного света с отблесками пожаров придавало всей этой предрассветной сцене какой-то диковинный, неземной вид. Леонардо разыскивал своих друзей; онемевший и оцепеневший, бродил он по лагерю. Он поглощал, как губка, все гротескные детали побоища: всех, кто был в движении либо замер от горя или усталости... всё и вся становились для Леонардо бесконечной живой картиной, которая жила и менялась, росла, разлагалась, а порой даже и умирала, но лишь как вянут и умирают листья зимой — оставаясь живой, хотя и неподвижной. Леонардо эта картина виделась написанной на фламандский манер: отлакированная, со щедрыми масляными мазками, глубокая и сияющая, как ледяная темница антихриста.