— Батальо-о-н, сми-и-рно! Равнение на средину! — подъехал УАЗик командира батальона.
Сразу после утреннего построения и развода на плановые занятия, старшина решил разобраться что происходит с его проектом прокладки кабеля.
— Сержант Мизин, — позвал старшина.
— Я, — отозвался сержант.
— Ко мне.
— Товарищ старший прапорщик, сержант Мизин по вашему приказанию прибыл. — по всей форме доложил Мизин.
— Товарищ сержант, почему ваше отделение самовольно оставило работы? — сдерживая раздражение, но пытаясь говорить спокойно, в рамках устава, спросил старшина, — домой расхотелось?
— Никак нет! Товарищ старший прапорщик. Домой хотим, а работу уже закончили.
— Может, вы меня не так поняли? Я повторяю, работа считается выполненной, если кабель уложен, а траншея засыпана.
— Мы так и сделали, товарищ старший прапорщик. Как по науке, уложили кабель, присыпали его песком, потом слой кирпича, а по кирпичу уже грунт.
— Вы что себе позволяете, сержант? Смирно! За мной бегом марш. — В минуты, когда Мудрук злился, его лексика автоматически заполнялась командами из армейского устава, что само по себе не плохо, ибо другим людям ничего кроме матерных слов в голову не приходит.
Старшина и сержант подбежали к месту работ, Мудрук вновь не поверил своим глазам. Там, где еще вчера поздно вечером луна освещала пустую траншею, виднелся свеженасыпанный, длинный бугорок земли, по концам которого торчали аккуратно скрученные колечки кабеля.
Чудеса множились с угрожающей быстротой.
— Вы ничего не хотите мне сказать, товарищ сержант? — спокойно спросил старшина, догадываясь, что его, как пацана, обвели вокруг пальца.
— Товарищ старший прапорщик, я думаю, если завтра, вы с чистым сердцем, проводите нас домой, то возможно рядовой Пилипчук вспомнит, куда он дел оставшийся кусок кабеля.
— Вы свободны, — процедил сквозь зубы старшина и, когда Мизин удалился, добавил, — я вам покажу «домой»! Щенки.
Последняя ночь перед увольнением в запас — священная ночь для каждого солдата срочной службы независимо от звания. Мысль о том, что эта ночь рано или поздно наступит, каждый день согревала душу любого, кто по воле военкомата переступает порог воинской части. Последняя ночь самая сладкая, желанная и, как ни парадоксально прозвучит, грустная ночь расставания с армией. Только в эту ночь, и не днем раньше, бывший молокосос, пришедший сюда два года назад, может ударить себя кулаком в грудь и сказать: «Я смог, я выдержал, я прошел до конца и не сломался, значит, я не хуже других!». Только в эту ночь понимаешь, что вся эта казенщина и непреодолимая армейская тупость, которая в кровь резала неокрепшие души, есть не что иное, как обыкновенное духовное испытание. Точно такое же, как и огромные физические нагрузки для изнеженного домашней жизнью юноши.