— Ты не забыл поставить пиво в холодильный шкаф? — спросила Эльжбета и скинула шляпку на кровать. Она разрушила причёску и привела волосы в естественный вид.
— Смотри что тут у меня! О-оп! — Эльжбета вытянула из сумка пачку голландских сигар.
На цветной картонной коробке красовался "Урок анатомии" Рембрандта.
— Видишь, что написано? "Пять прекрасных сигар", — она открыла пачку, — Один, два, три, четыре... а где же пятая? Ой, а я её уже выкурила, как неловко! Достань, пожалуйста, пиво.
Бутылка "Договора в Мюнхене". Тёмное, чешское. Мы сделали по глотку.
Эльжбета вылизала сигару и принялась разматывать с неё табачный лист, как старый бинт на раненном бойце.
— Обмотай вокруг горла, — попросила она, — как шарфик.
Холодная бутылка потела и отдавала влагу листу.
Эльжбета приготовилась препарировать сигару ножницами. Изображение на коробке обрело смысл.
— Так и не узнал, что там с Верой? — она потрошила внутренности сигары на широкую тарелку.
— Нет. Сбежала, совсем. Такой человеческий поступок!
— Да-а-а, да. Я думаю она вернулась в лес. Сейчас в лесу хорошо. На поляне ягоды растут.
— Она сказала, что мы живём при нацистском режиме, и людей отправляют в лагерь за инакомыслие. Тебе как, нравится работать в государственной пропаганде?
— Да, работёнка ничего.
— А вину не чувствуешь, и ответственность?
— Ну, мы может и не правы, а прав кто-то другой совсем. Но тот, другой, ничего не сможет изменить.
Она размельчила что-то в маленькой металлической коробочке из-под крема для лица и сменила этой россыпью прежнее содержимое сигары. Затем обмотала её влажным табачным листом с бутылки. Подожгла, закурила.
— Просыпаясь утром, ты не чувствуешь вину за то что мы не рожаем детей? — задумалась она и выпустила пару молочных колец дыма.
— Ещё не время. Если меня в армию заберут, ты будешь меня ждать?
— Конечно.
— А если война?
— Война будет недолго. Пара месяцев и вернёшься целёхонький. Ты мне только сувенир привези. А сейчас на, возьми мой сувенир тебе.
Я взял из её рук сигару, у которой Эльжбета пересадила внутренности. Затянулся и почувствовал одну лишь любовь.
Мы с ней поженились, а потом меня призвали в армию.
Das Jahr 1939
— Дружище, у тебя есть покурить?
Парня звали Лука Подмешиль.
— Меня Лукой звать, фамилия Подмешиль. Я с Берлина.
— А почему фамилия такая странная?
— Знаешь, как говорят? "Одна бабка — чешка, другая — венгерка". У меня родственники все из Восточной империи.
Я поделился с ним папиросой, ведь сидеть нам вместе ещё очень долго. Наш автобус перебирал колёсами неторопливо, как сытая лошадь. Асфальт на дороге был наливной, тёплый от летнего солнца. За пыльным окном — наши европейские пейзажи: милые сердцу лоскутные поля и игрушечные зелёные деревца. Мечта для художника-националиста.