– Выбирай!
Это мне предлагалось выбрать исходную позицию, в которой следовало находиться напротив одного из столбов. Разумеется, я выбрал ее задолго до того, как выйти на арену. Я быстро занял место напротив «Нессы». В моем распоряжении была сабля. Я вытащил ее из ножен и приготовился к поединку. Кроме сабли у меня имелись еще три клинка плюс четвертый в моем кармане, предназначавшийся для ведьмы. Впрочем, я знал, что у нее были собственные кинжалы. Но для поддержания магической иллюзии было важно, чтобы все видели, как я вручаю ей оружие.
Использование магии, тем более чар сокрытия, было запрещено правилами арены. Оставалось лишь надеяться, что ведьмины чары никто не заметит. В противном случае меня тотчас объявят проигравшим поединок, и тогда прощай жизнь – как моя собственная, так и трех сестер.
Судья снова вскинул руку, давая сигнал. На этот раз на арену вышли три кобала. Втроем прошествовав к тяжелой решетке, они хорошо заученным движением сняли с ямы крышку и с видом собственной значимости понесли ее прочь. Теперь перед зрителями зияла темная пасть ямы.
Судья поочередно подошел к каждому углу треугольной арены и церемонно поклонился зрителям. Четвертый его поклон предназначался мне – тому, кто должен был умереть. Вместе с этим поклоном сначала негромко, но затем с каждым мгновением нарастая, послышался гул голосов.
Ответив на его поклон, я выпрямился и твердо посмотрел ему в глаза. Я смотрел до тех пор, пока он, не выдержав, не отвел взгляд. Наконец он ушел с арены и высоко поднял над головой руку. В ответ на этот жест раздался первый сигнал трубы. Эхом отскакивая от стены к стене, он, казалось, заполнил собой все пространство.
При этом звуке несколько тысяч зрителей мгновенно умолкли. В гробовой тишине было слышно лишь, как младшая из сестер шмыгает носом.
Затем из темных глубин ямы со мной заговорил хаггенбруд.
Я услышал ритмичное не то потрескивание, не то пощелкивание или постукивание, в котором, однако, угадывался смысл. По крайней мере, я воспринял его как речь. Казалось, будто некий древний, как мир, кобал открывал и закрывал искривленные артритом челюсти, а его высохший мозг тем временем натужно пытался отыскать в своих опустевших глубинах хотя бы обрывки воспоминаний. Затем эти звуки обрели четкость и превратились в слова, понятные всем присутствующим.
Хаггенбруд заговорил на лосте – языке, которым пользовались и кобалы, и люди. Сначала в его голосе были явственно различимы три компонента, однако вскоре они слились в один трубный глас – это ко мне одновременно обращались все три тела чудовища. Три пасти дружно открывались, подконтрольные одному мозгу, который решил проверить мою храбрость и выдержку.