Мистер Карри (Каслтон) одурманен наркотиком — Когда?
Затем убит — Где?
И перенесен в дом девятнадцать — Каким образом?
И кто-то наверняка должен был все это видеть — Кто? И что именно?
Я еще раз свернул налево. Теперь я шел по Уилбрэхем Крэсент, в точности как девятого сентября. Может, зайти к мисс Пэбмарш? Позвонить и сказать… А что, собственно, я мог ей сказать?
Или к мисс Уотэрхаус? Но, черт побери, а что я мог сказать ей?
Разве что миссис Хэмминг? Там можно нести что угодно. Она все равно не обратит внимания… Зато, глядишь, сама сболтнет что-нибудь любопытное. Какую-нибудь дикость, которая окажется вдруг полезной…
Я продолжал идти, мысленно отмечая номера домов. Не так ли шел по этой улице и мистер Карри, посматривая на номера и отыскивая нужный?
В этот час Уилбрэхем Крэсент имела особенно чопорный вид. Я едва не воскликнул с истинно викторианской экзальтированностью: «О, если бы камни могли говорить!» Кажется, это было излюбленное в те далекие времена изречение. Но камни не говорили. Кирпич, бетон и штукатурка молчали тоже. Уилбрэхем Крэсент безмолвствовала: старомодная, надменная, немного обшарпанная и совершенно не расположенная к откровениям. Уверен, она не одобрила бы бродяг, слоняющихся по ней без малейшего представления о том, что же они, собственно, ищут.
Людей на улице почти не было. Мимо пронеслись мальчишки на велосипедах; прошли две женщины с хозяйственными сумками… Дома были безмолвны, безжизненны и больше напоминала саркофаги с набальзамированными мумиями. Я знал почему. Наступило, или, во всяком случае, приближалось, блаженное время — час дня, — время освященной английскими традициями дневной трапезы. В одном или двух домах в окна видны были целые семейства, собравшиеся за обеденным столом. Остальные окна были либо благоразумно завешены нейлоновыми занавесками, сменившими некогда популярные ноттингемские кружева[94], либо (что более вероятно) обитатели домов совершали трапезу не в столовой, а на «современной» (вернее, «осовремененной») кухне, что больше соответствовало обычаям шестидесятых годов.
«Идеальное время для убийства, — размышлял я. — Интересно, думал ли об этом убийца и учитывал ли данное обстоятельство, когда разрабатывал свой план?»
Наконец я подошел к дому девятнадцать и, подобно прочим не обремененным особым интеллектом особям, тупо на него уставился. Вокруг не было ни души. «Ни тебе соседей, — тихо посетовал я, — ни зевак…»
Внезапно я почувствовал острую боль в плече и понял, что ошибался. Один сосед все-таки был, и, надо полагать, на редкость осведомленный… Если бы он еще умел говорить! На калитке дома двадцать, к которой я в задумчивости прислонился, восседал здоровенный рыжий кот. Я решил потолковать с ним по душам, предварительно отодрав от своего плеча острые когти.