— Следующим шагом, очевидно, было возбуждение иска с намерением оспорить документ в судебном порядке?
— Именно так. Но, пока его оформляли и отправляли в суд, произошла обычная в таких случаях проволочка, и барышне отказала выдержка. Она, как вы изволили выразиться, пропала.
Эркюль Пуаро встал со стула, откланялся и удалился. Джереми Фуллертон откинулся в своем кресле и, невидяще глядя в стену, принялся задумчиво постукивать кончиками пальцев по крышке стола. Потом взял лежавший перед ним документ и попытался на нем сосредоточиться. От этих безуспешных попыток его оторвало негромкое жужжанье телефона.
— Да, мисс Майлз?
— Пришел мистер Холден, сэр.
— Ах да… Но он, кажется, должен был явиться сорок пять минут назад. Он объяснил причину опоздания? Ну, конечно. Все то же самое, обычные отговорки. Скажите ему, что у меня сейчас другой посетитель. Пусть приходит на следующей неделе. Назначьте ему какое-нибудь время. Этому надо положить конец.
— Хорошо, мистер Фуллертон.
Он опустил трубку и снова уставился на документ, который все еще держал в руке, по-прежнему не в силах вникнуть в его суть. В его памяти одна за другой мелькали картины прошлого. Два года… Прошло уже почти два года, и вот этот странный человечек с огромными усами; несколькими вопросами разом оживил угасшие воспоминания. И, конечно, тот разговор, почти двухлетней давности…
Он опять, словно наяву, увидел в кресле напротив себя девушку: невысокого роста, коренастую, с оливково-смуглой кожей и темно-красными чувственными губами. У нее были широкие скулы и яростно-напряженный взгляд голубых глаз, смотревших на него из-под густых бровей. Страстное, полное жизни лицо… Лицо человека, познавшего страдание, обреченного страдать вечно и не желающего с этим мириться. Лицо человека, который будет драться и отстаивать свои интересы до конца. Любопытно, где она теперь, подумал он. Как бы там ни было, она сумела… А что, собственно, она сумела? Помогал ли ей кто-нибудь? Наверное… И теперь она снова в каком-то далеком уголке своей истерзанной катаклизмами страны. Откуда сбежала и куда вынуждена была вернуться под угрозой ареста.
Джереми Фуллертон был ярым законником. Он свято верил в силу закона и откровенно презирал современных судей за слишком мягкие приговоры и увлечение казуистикой. И это в то время, когда студенты ввязываются в сомнительные делишки, молодые домохозяйки подворовывают в универсамах, вчерашние школьницы укрывают деньги у своих работодателей, а мальчишки корежат телефоны-автоматы… И ведь не от крайней нужды, которая довела их до отчаяния. Просто большинство из них настолько были избалованы в детстве, что выросли в полной уверенности, будто им позволено брать все, в том числе то, что они не в состоянии купить. Однако при всей своей приверженности закону, Фуллертон обладал и даром сострадания. Он умел жалеть людей. И ему было жаль, ужасно жаль Ольгу Семенову, хотя в то время его ни в малейшей мере не тронули страстные доводы, которые она привела в свое оправдание.