Впрочем, нашелся один юный коммунар, токарь, который принес мне, по его словам, «социальные» стихи следующего содержания:
Слава, слава коммунизму,
Он нас к счастью приведет,
Понимает очень ясно
Это всякий идиот.
Нас гноил царизм проклятый,
А теперь нам будет рай,
Если только не задушит
Капитал нас невзначай.
На мое указание, что помимо других главным недостатком стихов является двоякий смысл третьей и четвертой строк и что лучше было бы перефразировать их: «понимает это ясно даже каждый идиот», — он обиделся и пошел жаловаться на меня в фабком.
Когда меня спросили, в чем дело, я прочла стихи, и там очень смеялись, обещая разъяснить незадачливому поэту истинный смысл указанной мною фразы.
Хуже было со стариком «из народа», занимавшим в Экспедиции интеллигентное место, по наружному виду представлявшим настоящего джентльмена, в действительности же необычайно тупого и менее культурного, чем многие из рабочих.
Он принес мне толстую тетрадь своих стихов, страдающих полным отсутствием ритма, указывающих, что у их автора нет и признаков свойственного даже непоэтам слуха и какой бы то ни было душевной чуткости.
— Вы увидите, какие это замечательные стихи, — сказал он, передавая мне рукопись, ответ о судьбе которой я под разными предлогами откладывала вплоть до того времени, пока журнал не прекратил существования.
Это отсутствие дарований ставило меня в очень затруднительное положение, ибо не поместить ни одного произведения рабочих в рабочем журнале было, конечно, невозможно.
Пришлось не обрабатывать, а взяв данную тему, писать на нее, подписывая произведение фамилией доставившего его автора.
Но равнодушие Экспедиции к своему журналу и томительная медлительность в его выполнении вызывались еще и другими причинами. Мастерские постепенно эвакуировавшейся фабрики, занятые спешными казенными заказами, главным образом, выработкой бумажных денег, не имели достаточно средств для одновременного производства других, тем более не столь важных работ.
Жизнь здесь также ломалась до основания. Снимались стоявшие на месте по пятьдесят лет машины, отправлялись вместе с ними рабочие и их семьи. Некоторые в чаянии лучших условий[28] уезжали охотно; другие, не желая расставаться с Петроградом и привычной обстановкой, в которой родились и провели жизнь, негодовали; в семьях третьих происходили драмы, так как зачастую жены не желали следовать за мужьями.
Когда я хотела приступить к составлению номера, фабричный комитет поручил мне отправиться к Луначарскому и Лилиной[29], чтобы просить у них статьи для журнала.