Следующие пять минут гранатомёту и прислуге удивительно везло. Наводчик быстро, но без спешки дал два пристрелочных и нащупал дистанцию. Очередная граната вырыла целую брешь в бруствере.
– Вот они, орудия! – взвыл Максимушкин, одновременно указывая на необходимость перенесения огня в глубину.
Он опоздал. Соседи-пушкари тоже увидели цель и не преминули сосредоточить на ней огонь чуть ли не шести орудий. Результат не замедлил сказаться. Позже артиллеристы, напыжившись, утверждали, что попали ядром прямехонько во вражью пушку, но это было неправдой. Ядра всего лишь взрыли землю рядом, и тяжелое орудие накренилось и опрокинулось.
– Смирнов, что ж ты творишь, храпоидол, мать-недо-мать?!
У командира гранатомёта были основания для недовольства. Наводчик ухитрился попасть в очередную точку на валу лишь с шестой гранаты.
– Опять наклонило нас, настройки сбились, – отлаялся Смирнов и предположил, что неприятель вступил в противоестественные отношения с вверенным ему (Смирнову) механизмом.
Не прошло и двух минут, как соседи-артиллеристы довернули свои орудия на вновь образовавшуюся прореху. Били русские пушки вполне метко. Но и англичане не зевали. Появились первые потери.
При прямом попадании ядра человек не выживает. Но таковых пока почти и не было. Зато хватало пострадавших от чугунных и каменных осколков, да и контуженных было изрядно. Не обошли они и прислугу гранатомёта.
– Братцы, выручайте! Попали в меня!
Максимушкин на мгновение отвлёкся. Подносчик Прямилин сидел на земле, держась за ногу. Сквозь пальцы пробивалась кровь.
– Знамов, перетяни да помоги дохромать до телег, там отвезут в госпиталь. Лови, браток! Но только два глотка, оставь товарищам!
И рука Максимушкина, привычная к выброскам[12], ловко переправила флягу с хлебным вином пострадавшему. Тот поймал её одной рукой (второй он опирался о землю), отхлебнул предписанное количество, хекнул и передал флягу Знамову. Тот отставил заветный сосуд в сторонку, тщательно замотал рану полотняной лентой (её раздали по настоянию Марьи Захаровны) и лишь после этого пустил флягу в обратный полёт.
Тем временем слово подал картечник Писаренко – мрачноватый, неулыбчивый, молчаливый казак с двумя заметными шрамами на левой руке (это была память о не слишком удачном поиске, когда вместо захвата пленного едва-едва удалось унести ноги). Он чуть приподнял голову и зорко вгляделся в прорехи на валу.
– Тимофей, а ведь могу попробовать достать их.
Обращение вышло чуть фамильярным, но казак был не членом команды «Морского дракона», а лишь прикомандированным. Впрочем, ответ содержал долю уважения: