— Как кто, например?
— Ну, не знаю.
Компания скрылась за дверью другого заведения, и на мгновение на Саймона пахнуло теплом субботнего паба.
— Политики, мировые лидеры, папа римский? — предложила мисс Амброуз.
— Боюсь, если мы начнем сравнивать себя с папой римским, любой малость недотянет.
— Тогда ваш отец, — нашлась начальница. — Ведь сколько людей спас! Вот он оставил свой след.
— Но он до конца дней вспоминал о той единственной жизни, которую ему спасти не удалось.
— Такова человеческая натура. — Мисс Амброуз туже затянула пояс пальто. — Мы тоскуем о следах, которые не оставили, об упущенных возможностях, пока не спросим себя — а какой в этом смысл вообще?
Саймон понял, что она говорит уже не с ним, а сама с собой. Барри поднял трость и пошел вверх по холму к парковым воротам, где, как он обещал, экскурсанты услышат леденящую кровь историю и потом не сомкнут глаз до утра. Как выяснилось позже, он оказался прав, правда, сна все лишились по причине, не имевшей ничего общего с потусторонними сущностями.
— Поэтому нам хочется верить в призраков, — продолжала мисс Амброуз, шагая за гидом. — Это вселяет надежду, что у нас еще будет шанс отличиться.
— Или хоть посылать живым пакеты из-под чипсов в знак того, что мы о них думаем.
Мисс Амброуз повернулась к Саймону:
— А что бы вы послали?
— В каком смысле?
— Ну, чтобы дать кому-то понять со всей очевидностью, что это вы хотите пообщаться?
Хэнди Саймон думал над этим весь вечер. Он думал об этом остаток экскурсии, на протяжении всей развернувшейся потом драмы и даже ложась спать. Но так ничего и не придумал.
Флоренс
Колокольчик над дверью возвестил о нашем появлении. Это был единственный звук в помещении, наполненный тысячами нот, ожидающих возможности зазвучать. Среди этой особой тишины я решилась вздохнуть. Прилавок сверкал, полированные шкафы и стекла блестели, но все равно в магазине густо пахло пылью. Должно быть, она оседала на нотные листы и задерживалась в изгибах скрипок, потому что пахло так, будто прошлое нашло здесь надежное убежище и никому от него уже не избавиться.
Приподняв брови, я обратилась к Джеку:
— Довольно старомодно, не правда ли?
Я говорила шепотом, казалось неприличным вторгаться в эту тишину. Обстановка напоминала читальный зал, только словами были мелодии, а рассказы превратились в песни.
Мы смотрели на стену с фотографиями, а на нас смотрело прошлое. Черно-белые танцзалы, сотни фокстротов, навсегда остановленные объективом фотокамеры, эстрады, переполненные музыкантами, деревянные полы, ломящиеся от танцующих. Здесь были и дирижеры джаз-оркестров с занесенной палочкой, и певцы, прильнувшие к хромированным микрофонам.