Должно быть, и этому старикашке совсем безразлично, где топтать землю — в городе или на даче. А может, он и совсем никогда не выезжает отсюда. Как-то не похож он был на горожанина — одет простенько: стоптанные ботинки, парусиновые штаны, теплая старая куртка и такая же шляпа делали его скорее похожим на тех чародеев, которые, не имея никаких ученых званий, не окончив никаких академий, весь век проработали в научных ботанических садах рядовыми садоводами, хотя и знают садоводство не хуже профессоров и академиков.
Из-под шляпы выбилась прядь седых волос, под острым хрящеватым носом — кустики таких же белых усов, на носу очки в почерневшей, когда-то золоченой оправе — вот и весь его портрет.
Старикан как старикан, но видать, из стариков домовитых, потому что сумел за долгую жизнь и чудесный сад вырастить и румянец на щеках сохранить. Одним словом, кто на него ни посмотрит, каждый подумает: нетрудовой элемент, мол, живет, что вареник в масле купается, приторговывает понемногу то клубничкой, то малиной, то грушами, то яблочками. Такого и прижать бы не грех, к нему и в сад забраться не совестно.
Так, во всяком случае, раздумывал про себя Конопельский. Может, он до этого и не додумался бы, может, и сада бы дедова не заметил, да надоумил Маслов. Он в радиусе трех километров вокруг школы знал все сады и огороды, имея твердое убеждение: все, что дает человеку мать-природа, безразлично, в чьем бы саду или огороде оно ни росло, — на все это имеет полное право и Андрон Маслов.
Дедов сад Маслов заприметил уже давно. Он ему просто не давал покоя.
— Эх, грушки снились! — вздыхал он каждое утро.
— Хи! — хикал Хичкин. — Когда груши снятся, это к слезам.
Хичкин любил разгадывать сны.
— Может, кому и придется повыть, — зловеще пророчил Маслов.
Яблоки и груши, действительно, были до того соблазнительны, что глаз от них не оторвать. Ребята минут двадцать сидели в кустах неподалеку от сада, глотая слюну.
— Ух ты ж и груши! — вертел головой Маслов.
— Яблочки тоже на полотно просятся, — соглашался художник Зюзин.
— А больше всего в рот, — буркнул Трояцкий.
Миколка молчал. Северинова мало интересовало садоводство, он больше прислушивался к теньканью синиц, которые веселой стайкой порхали в вершинах деревьев. Очевидно, родители вели куда-то свою семью. Семейка была немаленькая — казалось, по всему лесу пищали, перекликаясь, крохотные пташки. Андрей насчитал их уже с десяток, а они все пролетали, звали друг друга, молодые догоняли старых, заглядывали им в клювики.
Окружающая природа казалась Андрею сказочной. Он жил все время в безлесной местности. То родители в Донбассе строили металлургические заводы, и Андрей там видел только лес заводских труб, телеграфных столбов да вышек электропередач высокого напряжения; то жил в Китае, а там лесов тоже немного, чаще невысокие серые горы, выжженные солнцем, обдутые резкими ветрами. А тут росли вековые дубы, раскидистые, дуплистые, с еще зелеными пышными кронами, полные сил и жизненных соков. Корабельные, отлитые из золота сосны, словно почетная стража, стояли по сторонам могучих дубов, перешептываясь в поднебесье своими реденькими вершинами.