Я читал ей вслух Свифта, она любила находить в привычных книгах самое незначительное и раздувать до размеров литературной сенсации.
Помню, как сейчас, вот это отвратительное, тошнотворное, из «Путешествия в Страну Великанов»: «Среди них была женщина, больная раком… её груди распухли до безобразных размеров, и в них зияли раны такой величины», что Гулливер мог «легко забраться в две или три из них и скрыться там целиком». Свифт вообще много писал такого, что детям показывать нельзя. Но мы были уже не дети. Мы читали о том, как он справляет нужду в саду, как его, накормленного обезьяной, тошнит, о развратных женщинах, отдающих предпочтение иностранцам и презирающих своих супругов, о проститутках и убийцах, которым отрубают головы так, что кровь свистит из шеи как Версальский фонтан…
А как вам такой пассаж: «Самая красивая из фрейлин, веселая девушка шестнадцати лет, иногда сажала меня верхом на один из своих сосков и заставляла совершать по её телу другие экскурсии, но читатель разрешит мне обойтись без подробностей».
Она часто просила меня прочесть это вслух, и когда я читал, по лицу её пробегало что-то болезненное, температурное, а в глазах проступал туман, словно у неё брали кровь из вены.
Моя подруга считала Свифта чуть ли не единственным настоящим писателем из всех когда-либо живших. Я не спорил. Мне было важнее, что она думает обо мне.
И вот так, читая «Путешествие в Бробдингнег», мы открыли для себя маленького и гордого персонажа, девочку, которую звали Глюмдальклич и которая поразила меня на всю жизнь.
Девочка Глюмдальклич была дочерью грубого и жадного фермера, того самого, что поселил у себя маленького пришельца Гулливера, которого нашли в поле батраки. Глюмдальклич ухаживала за Гулливером как могла, попросила сделать для него деревянный ящик, и этот ящик стал для Гулливера домом. И вот однажды она поехала в столицу, к королеве — и держала этот скворешник у себя на коленях, а он сидел там, её «Грильдриг», её пленник, её двуногий любимец, и не знал, что его ждет… А ждали его королевский двор и разговоры с монархом, и придворные дамы, которые любили раздевать Гулливера и сажать его себе на грудь. «От них плохо пахло», — констатировал с огорчением Гулливер. Не то что от королевы… И от Глюмдальклич, его спасительницы, его доброго ангела.
Вышло так, что потом я годами не мог избавиться от этой картинки перед глазами. Поздняя осень, грязь, карета, что трясётся на колдобинах и увязает в мокрой глине. А в карете, прижавшись к окну, сидит Глюмдальклич. Она крепко ухватилась за деревянный ящик на коленях, размером с маленький чемодан. Она едет на север. Она станет знаменитой. Она и её Гулливер.