— Да вы что! — сказал я. — Просто вам кажется.
— А может, только ранен, — высказал догадку Семка.
— Кабы ранен, я б давно из ее рук весточку получила. Хоть и горькая известия, а все радостная — жив. А тут нет, и сердце ноет, будто заноза вонзилась. Вещует сердце. Вот и надо теперя выхаживать мне двойняток-то. Дура старая, сраму понатерпелась с горохом с этим, будь он неладный. Думаете, легко мне перед вами гляделками-то хлопать! Хоть и говорят: стыд не дым, а душу-то томит.
Шли мы от нее молча. Все так же неистово светила луна, и ночь была прекрасна.
— Вот ведь как бывает, — задумчиво сказал Семка.
— Заливает, — отозвался Вовка. — И про киселек, и про похоронную тоже.
— Ну, это ты брось, — возразил я.
— Да вы что, чокнулись! — закричал Вовка. — Бабка про какие-то предчувствия им поет, а они и уши развесили. Все это она сочинила, чтобы головы вам заморочить. Сторожа! Ее в контору тащить надо, а они квасок попивают да басни слушают. «Сердце вещует»! Дурачье!
— А ты чего, умный, сидел и тоже слушал? — наершился Семка.
— Думаешь, я ей поверил? Как бы не так, держи карман шире. А завтра я вам докажу, что никакой похоронки нет. Вы лучше скажите, что председателю говорить будем?
— Ничего не скажем, — ответил я.
— А-а, — протянул Вовка и даже присел, иронически разведя руками. — Жалеем старуху, и черт с ним, с государством! Так? Гуманизм проявляем. Пусть, значит, все воруют колхозное добро, а мы в сторонке, мы — гуманисты, мы людей любим, мы будем молчать! На обман идем?
Он долго тогда распинал нас на кресте. Я помню, Семка все наскакивал на Вовку и кричал, что существует обман ради спасения человека. Вовка отвечал, что все это ерунда. Обман есть обман, и нечего прикрывать его высокими фразами.
Мы были тогда юны, азартны, бескомпромиссны, у нас часто были споры о честности, о совести, о чести. И я тоже горячо доказывал, что человек не должен лгать ни при каких обстоятельствах, только тогда он может прямо глядеть людям в глаза. Впрочем, я и сейчас говорю это своим детям…
Что было потом? Потом Семка набил морду Вовке. На следующее утро девчонка-почтальонша привезла нам письма из дому. Она всегда приезжала верхом на сером мерине. На почтальонше была новая косынка, а голенастые ноги болтались в огромных мужичьих сапогах, густо смазанных дегтем. Как они не спадали с нее — оставалось загадкой. Мы все знали, что эта пятнадцатилетняя девчонка безответно влюблена в Вовку, самого красивого из нас, высокого, стройного и чернобрового. Тогда мы посмеивались над этим, а сейчас мне грустно. Ведь это была ее первая любовь, самая чистая, самая открытая. Как наивно хотела она понравиться, обратить на себя внимание. То завьет себе челку гвоздем, то ленту вплетет в свои русые косы, то платком чистым повяжется.