— Я во всем виноват. А ты ни в чем. Я правильно говорю?
— Правильно. Ты не любил меня, а делал вид, что любишь.
— Мы оба что-то приняли за любовь. С этого и надо отсчитывать. Нам было то очень хорошо, то очень плохо. Жаль, если ты искренне в своих жизненных бедах обвиняешь меня.
Он сжигал свои корабли, был доволен, что пришел к Людмиле. Любая женщина может обвинить мужчину, с которым была близка, во всех смертных грехах. Он не женился, и это не прощается. На Кате он женился и тоже виноват. О женщины, тишайшие горлицы, до каких же пор все ваши беды будут зависеть от мужчин? Может быть, принц на белом коне, который вам всем мерещится, и подхватил какую-нибудь из вас в прошлые века и увез к себе в замок. Ну, а в замке-то потом что было? О чем плакала Золушка, ставшая королевой?
— Почему я тебя ни в чем не обвиняю? — спросил он у Людмилы. — Мы же оба жили одним днем.
— А как мы еще могли жить, когда у нас в запасе всегда был только один день? Разве ты сказал мне хоть одно серьезное слово?
— А ты, можно подумать, ждала этого слова. За все годы, что я тебя знаю, мы впервые говорим с тобой серьезно. Каждый из нас не мог предложить другому чего-то большего, чем жизнь на один день. Не было у нас ничего большего. Ни у тебя, ни у меня. Не будем считаться.
— Будем, — возразила Людмила, — я — женщина. А женщина, даже такая, как я, никогда не живет одним днем, она всегда уверяет себя, что это на всю жизнь. Ты ушел, а я до сих пор страдаю, и это такое унижение — хуже смерти.
Она закуталась в платок, опустила в него лицо, выставив вперед короткие, посеченные завивкой разноцветные волосы: от корней темные с сединой, потом желтые и на концах рыжие.
— Вы, мужчины, просто уходите, а мы потом страдаем. Вы умеете быстро переключаться на что-нибудь или на кого-нибудь, а мы не умеем.
Он не знал такую Людмилу, немолодую, жалкую, умеющую так вот печально рассуждать. Вряд ли она очень переживала их разрыв, но все равно ее слова были во многом справедливы, и он их принимал. Людмила права: нельзя обижать женщину. Он уедет, окунется в новую работу, все у него в жизни еще будет, он не запнется во второй раз о знакомый камень, научен, будет жить своими днями, это будут спокойные дни. Он уже пережил — и женитьбу, и рождение дочери, и угар любви на стороне, и возвращение к семейному порогу. С него хватит.
— Лучше бы ты не приходил такой, — сказала Людмила, — ты у меня в душе остался веселым, жестоким, влюбленным. Господи, хорошие были денечки, правда? И я, замухрышка, мечтала, что ты, уставший от наших ссор и веселья, однажды скажешь: попрыгали — и хватит, пошли-ка в загс. Становись к плите, жена, вари, стирай, вот тебе, старуха, новое корыто. — Слезы выступили у нее на глазах, но она тут же тряхнула головой и улыбнулась. — Переморгаем?