— Скорее следующего, живее! — говорил врач.
Женщины расступились, и два дюжих санитара положили на стол обнаженного раненого. Санитары умело распластали на столе стонущего от боли раненого, а две женщины протянули врачу похожий на нож инструмент, а затем лопатку, на которой были комочки какой-то белой массы. Врач быстро осмотрел раненого, приказал сестрам вытянуть его руку и стал быстро ее обмазывать белой массой, которая была у него на лопатке.
— Надо ампутировать пальцы. Скорее хлороформ, — и обратился к санитарам: — Держите его крепче.
Когда в руках лысоватого блеснула острая сталь, Кондрат не выдержал и отвернулся, и в этот момент он увидел женщину, стоящую к нему спиной, в коричневом широком платье. У него вдруг учащенно забилось сердце. Коричневое широкое платье скрывало очертания ее фигуры, но все же что-то очень знакомое заставило его вскрикнуть. В этот момент женщина повернула к нему лицо. И у него уже не было сомнений.
— Богдана! Богдана! — окликнул он ее так, что все в операционной: доктора, санитары и сестры — все вдруг обернулись на его голос.
Да, это была она. И она тоже узнала Кондрата. Им было нелегко сразу узнать друг друга, потому что оба были в незнакомой одежде. Он в форме мичмана, а она в широком, похожем на рясу платье, в белом переднике и белой шапочке.
Оба, изумленные неожиданной встречей, несколько мгновений разглядывали друг друга, после чего бросились друг к другу в объятия. Но объятие было недолгим. Богдана через мгновение метнулась к операционному столу и стала перевязывать окровавленную руку раненого. Она успела только крикнуть: «Подожди, Кондратушка. Подожди, милый!» — косясь на врача, который строго указывал ей:
— Вы только не очень-то туго стягивайте повязку.
Наконец, Богданка забинтовала руку раненого и снова подошла к Кондрату, хотя врач уже властно командовал санитарам:
— Скорее, скорее давайте следующего!..
И санитары уже потащили на операционный стол нового раненого.
— Вот так-то, Кондратушка, я работаю и день и ночь. Вчера перевязала сто пятьдесят раненых, а их тут пропасть.
Она говорила своей ласковой, певучей скороговоркой, а он смотрел на нее, похудевшую с появившейся горькой складочкой в уголках губ, которой раньше у нее не было. И глаза ее, показалось ему, ныне стали больше, пристальнее, чем прежде. От ее коричневого платья шел какой-то совершенно чужой запах. Это была смесь запахов лекарств, которым здесь было пропитано все: и воздух, и люди, и операционный стол, на котором лежали раненые.
— Мне надо еще немного гипса, — сказал хирург.