— У нас братья Ползуновы давно такую машину изобрели на Урале. Да только, — Виктор Петрович, лукаво улыбнулся и махнул рукой. — Не верят русские люди, что их соотечественник может что-либо толковое изобрести. Вот и забыли и Ползуновых, и их машину… Теперь перед англичанами да немцами на задних лапах ходим, просим их — научите!
…Три дня в роскошном доме Скаржинских мучительно тянулось время для Кондрата. А ему не терпелось дождаться того часа, когда освободится Виктор Петрович от визитов многочисленных гостей и привезет его на вокзал, откуда отходит самокат. Все это время он бродил по блестящим, как лед, палисандровым паркетам дома-дворца Скаржинских. Хозяин модно приодел своего воспитанника и преподал ему несколько уроков «хорошего тона», как вести себя в аристократическом обществе.
Сначала юному степному богатырю было нелегко в модном костюме: жал под мышками узкий сюртук, а ноги, схваченные жесткими ботинками, предательски скользили по вощеной поверхности пола. Но он вскоре привык и стал, как ему показалось, не хуже других лощеных посетителей. Затем, после ряда замечаний, хозяин ввел его в общество своих гостей. Правда, он был неразговорчивым в этом обществе, в которое, как выразился Скаржинский, тот его «окунул». Кондрат сделался угрюмым, замкнулся в себе и даже не потому, что новые люди, с которыми он встретился, были для него глубоко чужды и неинтересны. И не потому, что его собеседники и собеседницы пересыпали свою речь французскими словами, которых он не понимал. Главное заключалось в том, что они отвлекали мысли и интересы Кондрата от тех дел, ради которых он приехал сюда. А это дело был чудо-самокат, поезд, что силой пара бегал на колесах по чугунному пути из самого Питера в Царское Село.
Наконец, Виктор Петрович сказал, что они поедут смотреть поезд и вокзал. Только тут в полной мере юноше стало ясно, что его благодетель, такой простой и обыкновенный в степном крае, — весьма могущественный и влиятельный человек в столице. Его камергерская звезда на сюртуке вызывала почтительные поклоны у представителей железнодорожной администрации. Окрашенный в зеленую краску паровозик и прицепленные к нему кареты для пассажиров стояли на сверкающих металлом колесах, которые своими ободками казались приклеенными к двум уходившим вдаль железнодорожным рельсам.
Сам самокат дышал огнем и паром, мелко вздрагивал от огненной силы, которая, казалось, распирала его железное чрево-котел. Кондрат сел рядом с Виктором Петровичем в коляску-вагон. Им обоим казалось, что они вручают свою жизнь чему-то совершенно неведомому. Вот плечистый, седовласый, затянутый в синюю куртку, в шапочке жокея, машинист потянул проволоку, которая шла из его кабины к похожей на самовар трубе паровоза, и тут раздался резкий, хрипловато-страшный, похожий на крик неведомого чудовища, свист, и рычаги поршней и колеса ожили, потянули кривошипный механизм, и колеса вагона дрогнули, медленно завращались.