— Ох, не знаете вы ее! Не о своей репутации она печется!
— Так о чьей же? О твоей, что ли? — засмеялся Виктор Петрович.
— Вот представьте себе, что о моей! — сказал Кондрат. — Вот она какая! Кстати, Виктор Петрович, я вам об этом уже намекал. А вы, видать, забыли.
— Может, забыл, так ты уж досказывай до конца.
— Хорошо, доскажу. Только вы не обижайтесь.
— Говори, обиды не будет.
— Казачьей вы породы, Виктор Петрович, это я точно знаю. Батька ваш из украинской старшины. В атаманах ходил, а потом в генералы выбился, а старинные украинские обычаи позабыли, видать…
— Так в чем же? Говори далее, — удивленно посмотрел на него хозяин Трикрат.
— Ежели хлопец до венчания с дивчиной, как муж, поступил, так на него позор ложится более даже, чем на саму дивчину. Не самостоятельный он, значит, парубок. Вот так повелось в роду нашем спокон века. Потому обо мне она и беспокоилась.
— Не ведал я, ей-богу, не ведал, что вы так уважаете старинные обычаи. И откуда она такая? Откуда у нее такая удивительная щепетильность? Ведь отец ее эдаких свойств совершенно лишен. Он продать ее хотел за сто сребреников.
— Кто его знает, Виктор Петрович. Может, в мать покойную удалась. Вот такая она у меня, и единственная на свете, — голос его задрожал.
— Успокойся, найдем мы твою Богдану, найдем.
— Ой, не верится мне. Всю Одессу, поди, обшарили. Видать, погибла она.
— Одесса-то велика. Я еще поговорю с Василием Макаровичем. Пусть ищет.
— Что ж, поговорите, — понурил голову Кондрат.
— Я с ним еще как надо, серьезный разговор поведу, а мы, давай, поедем домой.
— Нет. В Трикраты без Богданки никогда не вернусь. Уж простите меня, Василий Петрович.
— Как никогда? У тебя еще там мать, дом, работы непочатый край. Ведь ты на механика обучен. Ведь у тебя диплом…
— Виктор Петрович, без Богданки не нужно мне ничего этого. Ничто не мило на белом свете.
— Не дури, ведь у тебя мать там. Она дожидается.
— Ох, не ведаете вы всей моей любви к Богданке, не понимаете вы, что такое любовь.
— Ну это ты брось! Я ведь тоже по любви женился на Натали. Не одному тебе это чувство ведомо.
— А раз так, что у меня на душе, вам должно быть хорошо понятно. Пойду я. Прощайте. — Он круто повернулся.
— А ну, стой! — властно приказал Скаржинский. — Я хочу, чтобы ты поприсутствовал при разговоре с Василием Макаровичем, он и тебя будет касаться. Садись! — Скаржинский показал на стул.
Странную власть обрел над ним этот пожилой человек. Кондрат был вольнолюбивым, непокорным юношей, но Виктора Петровича слушался. Кондрат не имел сил отказать ему в повиновении. А может быть, он не только уважал его, но и любил как сын отца… Он покорно опустился на стул.