Лена стала оживленно рассказывать о первом задании, которое она получила, о письме Маши Крапки, о том, как она пыталась установить, есть ли такая девушка на фабрике.
Павел слушал ее внимательно, не перебивая. Но когда Лена рассказала о смерти Маши Крапки и о том, как она была убита, Павел внезапно побледнел. Лицо его приняло странное, испуганное и вместе с тем решительное выражение. У него словно переняло дыхание.
Лене подумалось, что так известие о смерти Маши Крапки мог принять только человек, который убил ее или участвовал в ее убийстве.
— Что с вами? — спросила она испуганно.
— Ничего, — сказал Павел. Его голос стал совсем тихим, сдавленным и страшным. — Ничего. Я потом скажу.
Не прощаясь, он повернулся и ушел.
Слова таят в себе опыт многих поколений.
Какие океанские глубины, какие необыкновенные истории замечательных открытий, великой любви и бессильных безумий, гениальных озарений и животных страстей, ошибок и побед стоят за многими из них!
Боже мой, как много заключено в каждом слове!
Но, перекатываясь из уст в уста, перемалывая, подобно жерновам, события и судьбы, слова стираются, стареют и меняются. И вот уже сплющенное в лепешку, смирное, равнодушно-покорное слово попало в картонные тиски словаря.
Какой нечеловеческой мукой отдавались под сводами Тайного приказа стоны людей — им загоняли под ногти деревянные клинышки, чтобы узнать «п о д н о г о т н у ю» правду… Но на четвертом этаже, над вами, живет Людмила Робертовна с узким без единой морщинки лбом и вишневыми губками.
— Этого не может быть!
— Но я сама видела…
— Я этого не желаю слушать!
— Можете не слушать, но об этом все говорят…
— Это неправда!
— Так выходит — все лгут?.. У них вся семья такая… Я знаю всю их п о д н о г о т н у ю…
А иногда слова взрываются. «В ы с т р е л», рожденный беззвучным полетом стрелы, стал синонимом самого громкого звука. Неделимый атом, обозначавший самую маленькую, самую ничтожную частичку сущего, с грохотом, в сравнении с которым раскаты грома — цыплячий писк, раскололся и превратился в знамение новой эпохи…
От каменного молотка — к циклотрону. От смолистого факела — к атомной электростанции. От гениального открытия первого колеса к не менее гениальному открытию — ракетоплану, поглощающему пространства между мирами.
Длинный и крутой путь, на протяжении которого слова вбирали в себя весь опыт человеческий, как полову, отсеивали ошибки, выбирали самое нужное, самое главное, а иногда сияющими разведчиками устремлялись в далекое будущее, в незнаемое.
Только одно слово на всем этом пути ничуть не изменилось в своем великом, в своем решающем значении. И если бы существовали весы, на которые можно бросить это слово, — с какой легкостью взлетела бы к потолку противоположная чашка, нагруженная многими судьбами и многими историческими событиями. Это слово — х л е б, о котором повелел человеку разгневанный бог: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…», бог, созданный человеком по своему образу и подобию только потому, что в поте лица своего всегда человек добывал свой хлеб;