Воздух во всех комнатах ассамблеи как будто даже слегка искрился, и происходило это вовсе не от хрусталя, сверкавшего под потолком. Господин Семенов быстро объяснил своему спутнику эту искристость. Попасть на еженедельный бал в «Олмак’с», проводившийся каждую среду на протяжении всего светского сезона, было не то что почетно для дебютанток и «скопища» их мамаш — это было жизненно необходимо. Именно здесь решались и складывались важнейшие брачные союзы британской столицы. Девушка, не получившая сюда допуск, могла смело считать свою дальнейшую жизнь глухим и темным провалом, никчемным существованием на заднем дворе. Двери практически всех лондонских домов, где стоило бывать приличному человеку, перед нею с этих пор закрывались уже навсегда.
Заветный абонемент, или «ваучер», как его называли дамы-патронессы, стоил десять золотых соверенов, однако любое английское семейство, имевшее дочерей, с готовностью выложило бы за него и тысячу. Деньги здесь не решали вообще ничего. Дебютантка, представленная при дворе королевы, но при этом не попавшая на бал в «Олмак’с», рассматривалась как неудачница и должна была отойти в тень, уступив блестящую дорогу к успеху своим более заметным соперницам. Именно здесь раз и навсегда девушки делились на тех, кто станет серой мышкой, и тех, кого всю жизнь будут сопровождать восхищенные взгляды. «Олмак’с» являлся по сути моментом истины, подлинным Ватерлоо для всех этих нежных и трепетных юных особ, и обладание ваучером определяло, кто в этой жизни отныне сияющий герцог Веллингтон[56], а кто — согбенный и сломленный Наполеон. Вынести позор отказа могла далеко не всякая конкурсантка. Одна девица, по словам господина Семенова, собралась даже «сигануть», как он выразился, со скалы, но в итоге ее удалось отговорить.
— Так что напрасно вы, Геннадий Иванович, за той красавицей на улице полетели. Тут своих невест хоть отбавляй. И все — на подбор. Прошли, так сказать, строгую и пристрастную оценку.
— Я обознался, — пожал плечами Невельской, стараясь при этом не глядеть на своего собеседника.
— Ну, разумеется, обознались, — осклабился тот с таким выражением, как будто застал товарища на слегка постыдном деянии, о котором, однако же, готов по-дружески умолчать.
Невельской, полчаса назад напрасно пытавшийся преследовать подозрительную особу и снова увидевший за углом здания лишь отъезжающий экипаж, предпочел вернуть разговор в предыдущее русло:
— Мне кажется, не стоит особенно доверять эмоциям и словам людей, не сумевших достичь поставленной цели, — заговорил он, останавливаясь у небольшого стола, заставленного тарелками с бутербродами. — Попытка самоубийства у той девушки, что вы поминали, была просто защитой от поражения. Если угодно — оправданием собственной слабости. Почти все мы, потерпев болезненную неудачу, склонны списать ее на внешние обстоятельства, на какой-нибудь непременно всеобщий заговор против нас и тому подобные вещи, а вслед за этим — побежать к обрыву с перекошенным от мировой печали лицом. По-человечески это, разумеется, можно понять. Но сам факт обращения к такой защите уже свидетельствует о том, что на победу этим людям рассчитывать, в общем, и не стоило. Победитель не оправдывается. Даже когда проигрывает.