. Ленин в письме к Плеханову разъяснил столь необычное отношение газеты к теракту: «Из-за заметки о Леккерте в "Искре" у меня вышла маленькая баталия с Бергом (Ю.О.Мартовым — О.Б.) и Великой Дмитриевной (В.И.Засулич — О.Б.), которые оба, как водится, понервничали и стали говорить о неизбежности террора и необходимости для нас это (так или иначе) выразить. Заметка в "Искре" явилась, таким образом, компромиссом: это было все, что я мог отвоевать». Далее Ленин с облегчением замечал, что «теперь Берг сам стал противником террора, даже Леккертов»
[663].
Одобрительная реакция на покушение Леккерта в массах вынудила изменить свое отрицательное отношение к терроризму лидеров Бунда. Если на его 4-м съезде (май 1901 г.) политический террор был объявлен неприемлемым средством борьбы, а возможные акты возмездия в ответ на насилия властей были признаны личным делом членов организации (в чем, правда, выражалось некоторое колебание по отношению к подобным актам)[664], то в резолюции «О тактике обесчещивания», принятой 5-й конференцией Бунда (сентябрь 1902 г.), говорилось, что на обесчещивание членов партии надо отвечать организованными актами мести и массового протеста. Резолюция не носила обязательного характера, причем специально подчеркивалось, что месть — не террор и «на путь террора Бунд не становится»[665].
Однако резолюция конференции немедленно вызвала критику на страницах заграничной бундовской печати. Автор статьи «О партийной мести» не без оснований доказывал, что месть — это первая стадия терроризма, если она носит не спонтанный, а организованный, партийный характер; это и есть постепенный переход к террору, ибо террор засасывает. Анонимный автор остановился также на «психологической подкладке террористической тенденции» проявившейся на конференции: «В каждом человеке, выросшем и воспитавшемся при самодержавном режиме, сидит террорист... Террористическая психология российского человека, — не без наблюдательности замечал он, — состоит не только в том, что он сочувствует террористическим актам, но еще в том, что он в глубине души приписывает террору положительную, созидающую роль. Сколько бы прекрасных доводов мы себе ни приводили в пользу несостоятельности террора, как средства борьбы против правительства, нам не заглушить внутреннего голоса, продолжающего, вопреки голосу рассудка, нашептывать: а все ж таки, если убить такого-то, то, быть может, станет легче жить; как-никак, а политические убийства все же могут поставить некоторые границы царскому произволу, «сократить руки» правительству и пр. — голос не совсем уверенный, но неотвязчивый»