После березового чая, «шульты», Симов попросил Рогова рассказать про хозяев зимовья. Старик охотно согласился.
— Да… Славно здесь пожили Калашники, — начал он. — Два брата их было. Федор — старшой и Степан. Заезжали они сюда с лета большой семьей и баб с ребятами привозили. Летом заездок городили — рыбу коробами выворачивали. Грибы, ягоды брали. Осенью женок отправляли в деревню, а сами оставались зимовать. Сохатых и изюбров перебили они здесь тьму-тьмущую, мясо целым обозом привозили в деревню. Десятка по три соболей приносили. Белковали неплохо… Кроме них здесь никого не было. Привыкли Калашники к тайге, к лесному житью. Это, паря, охота все делает. Взять, к примеру, меня: состарился я в тайге, ослаб, одряхлел, а все одно тянет в лес. Посмотришь кругом — красота какая! — так по спине и забегают мураши. Хорошо в лесу. Простор… Дышится всей грудью. Я за это дом бросил в городе…
Старик задумался. Он по-своему понимал и любил природу, но не находил нужных слов, чтобы выразить это. Симову стало стыдно за свои утренние мысли, и он рассказал Рогову, почему так долго мылся.
— Я, паря, и сам это за тобой примечал. Ты вот пятнадцать лет учился. Разные науки превзошел в самом Московском пушном институте. В больших городах жил. Теперь офицер-лейтенант, а все одно не скучаешь в тайге. Радуешься лесному житью-бытью вместе с нами… Ведь другого здесь на цепях не удержишь. Тайга, конечно, хороша, заманчива, но и толку много требует. Она накормит, напоит, однако и угробить может… С дурьей головой закружишь по сопкам и из лесу сроду не выйдешь. Оступишься где в увале — костей не соберешь. По перволедью провалиться можно. Да мало ли еще что… Вот и Калашники жили, пока беда не стряслась. А случилось вот что. Как-то Степан у наледи насторожил на сохатого бердану, а сам подался белковать. Ну, закрутился на сопке дотемна. Пристал, как полагается, снегом идти не решился. Спустился в ключ и пошел вниз по наледи. И забыл, видать, что утром в этом ключе сам же ружье насторожил! В темноте налетел на симку — вот и грохнуло по боку… Брат нашел его через день. Закоченел уже бедняга. Федор вывез братана из тайги, похоронил в деревне, а зимовье, как есть, бросил и проклял это место. Уж лет десять сюда никто не ездит…
Рогов умолк, всматриваясь в угасающую розовую полоску заката.
Ритмично размахивая литовкой, Прокоп Ильич косил вокруг зимовья густой пырей. Слегка ссутулясь, без всякого напряжения врезался он в пышную, по пояс, зелень, оставляя за собой двухметровую выбритую полосу. Под звенящей косой густая трава ложилась веером. За косцом оставался ровный прямой вал.