А теперь…
Данка рыдает, уткнувшись Криворукому в плечо.
* * *
Старый патефон играет «Раскинулось море широко». Пластинку с Марсельезой я разбил вчера, вернувшись из долгого похода. Несколько месяцев дома не был.
Данка смотрит на меня и улыбается.
Нет, не то что бы улыбается, но уголки губ подрагивают. И блестят глаза. Того огня в них нет, она спокойна. Волосы уже заметно отросли, топорщатся смешным ежиком, ей даже идет.
Сегодня последний, пятый раз, когда она должна прийти сюда. Если пять лет подряд женщину никто не может догнать, она выбирает себе мужа сама. И я даже знаю, кого она выберет. Да что уж, все знают, только делают вид, что ничего нет…
А Данка стоит голая и с огромным пузом. Ничуть не смущается. Да, это не положено. Да, это сурово карается по закону. Но вождь теперь Яруш, а он уверенно, без тени иронии говорит: «Подумаешь, располнела чуть-чуть. Хочешь беги, не хочешь — нет.»
Я-то хочу. Все еще хочу.
— Я не побегу, — спокойно говорит Данка, поглаживая живот. — Если хочешь, бери меня прямо тут.
За спиной Криворукого стоит Ивэн, за эти пять лет ставший огромным, словно скала. У Ивэна в руках карабин. Заряженный, я даже не сомневаюсь.
— Назовите имя! — говорит Яруш.
— Данка! — говорю я.
А потом поворачиваюсь и иду прочь.
Каждый знает с пеленок — женщину не догнать, пока сама того не захочет.