И овальные окна все снились и снились. Они так же страшно светились — тускло и грозно — в моих вечных страхах, — страхах одиночества, настороженной тишины, пустоты комнат…
Но ведь тогда я и догадаться не мог — просто не сумел бы, — что скрывали эти тусклые и таинственные окна–овалы. Угрожающе таинственные. И в меня вселилось необъяснимое понимание тревоги и горя. В конце концов, если зверь чувствует «запах ужаса», исходящий от преследуемой жертвы, то должна же и сама жертва уловить «запах опасности», исходящий от хищника!
…Поздно вечером фрау Элизе вела меня домой.
Мы размещались в бельэтаже бабушкиного особняка в начале Доброслободского переулка. Над нами жил горный инженер Александр Карлович Шмидт. Его сыновья и внуки в квартире не помещались и потому постоянно обитали на просторной даче в Сходне. Пышная зелень высоченных лип и вязов заполняла большой двор. Летом они стеною укрывали дом. С осени, когда листья опадали, дом огораживал строй старых сосен. Но они не могли скрыть от меня света моих окон. Если в одном из них в нашей квартире горел свет, сердце мое наполнялось радостью предстоящего свидания с папой и мамой. Фрау Элизе вела меня к ним. Если наши окна не светились, она вела меня в квартиру Шмидтов — в ней по вечерам свет горел постоянно: старик вечерами всегда был дома.
Александр Карлович вставал из–за большого письменного стола, аккуратно собирал бумаги и подкладывал в горящий камин маленькие березовые поленья. Затем, взяв меня на руки, шел со мною в кухню. Там мы вместе размалывали кофейные зернышки в маленькой старинной деревянной мельнице и ставили на спиртовку сверкающий медью кофейник. Таким же по–рядком мы возвращались в кабинет. Здесь я сам расставлял на столике чашечки с блюдечками и ставил на салфетку фарфоровую кружку для молока. Раскладывал на тарелочках мое любимое печенье «Альберт» и домашние галеты. Запах печенья и галет помню и сейчас…
Когда моя чашка наполнялась горячим молоком, кружка для хозяина — холодным, а чашечки — черным кофе для фрау Элизе, — другие чашечки предназначались для возможных гостей, которых у Шмидта было всегда много, — Александр Карлович церемонно приглашал к столу старушку. Фрау Элизе делала книксен, благодарила и садилась к столику. Тогда Александр Карлович усаживал меня на крышку огромного концертного «Стейнвея» — ногами на пюпитр, ставил рядом, на салфетки, свою кружку и мою чашку, сам усаживался перед роялем на козетку и начинал музицировать.
Он играл своих любимых композиторов: Шумана, Бетховена, Шуберта, Моцарта и Гайдна. Когда фрау Элизе не было, он играл Вагнера и Баха. Она не переносила музыки этих «сочинителей» войны и людской трагедии: на войне она потеряла всё – мужа и трех сыновей. Естественно, на Первой мировой, где ее Руди и дети защищали Россию…