Весь вечер впереди. Свобода!
Роскошный клен багровел среди зеленых собратьев. Зрение шалит, или локальная осень? Я зажмурился, затряс головой.
— Плохо себя чувствуете? — мягко спросил кто-то. Я открыл вежды. Добрый самаритянин лет шестидесяти внимательно смотрел на меня, в руках авоська с бутылками. Пустыми.
— Нет, ничего. Скажите, у этого дерева цвет….
— Дерева? А, это порода такая особенная, до войны их сажали, помню. Последний остался клен, остальные порубили.
Успокоил. И, чтобы удержать прохожего, я поинтересовался:
— Не подскажите, как на улицу Никольского пройти?
— Никольскую? Да мы на ней стоим. Какой дом нужен?
Я сверился с направлением оргкомитета:
— Десятый.
— Совсем рядом, вон, двухэтажный, желтенький. Видите?
— Спасибо.
Поспешил по делам самаритянин, побрел к домику вещей окраски и я. Ну, что делать, сегодня грустные мысли беспрестанно осаждают меня.
Гладкий с фасада, домик щерился полудюжиной дверей с тыльной стороны. Похоже, строился на одного хозяина, да уплотнили в бурях истории. Я прикинул, где прикрепят доску: «Здесь останавливался П. И. Денисов».
Нужная квартира — на втором этаже. Музыкальный звонок пропел что-то из Россини. Хорошо, не Бетховен.
— Что вам угодно? — на пороге стояла дама бальзаковских лет, приятная во всех отношениях.
— Меня направили из оргкомитета — я протянул квиток.
— Заходите, пожалуйста, — она провела меня в квартиру. — Надеюсь, комната вас устроит. Центр города, а тихо, будто в лесу.
Я огляделся. Быт помещика девятнадцатого века. Пузатенький комод, причудливый шкаф, горка, этажерка.
— Дед с войны привез, — пояснила дама. — Карельская береза.
Я притворился знатоком.
— Как насчет соседей? не шумят?
— Сейчас я живу одна, — нехотя ответила она.
— Мне подходит, — я глянул в окно. По газону с лаем бегал дурашливый пудель, пытаясь привлечь внимание шикарной колли.
— Хотите отдохнуть? — любезно осведомилась хозяйка.
— Нет, пройдусь по городу. Вещи взять нужно из камеры хранения.
— Погода прекрасная, — согласилась хозяйка. — Если меня не будет дома, ключ возьмете в шестой квартире, я предупрежу.
Славный летний вечер — зной ушел, дома вызолочены низким солнцем, и люди неспешно фланируют по главной улице. Я влился в этот ленивый поток и постарался беззаботно прошествовать до перекрестка. Получилось неплохо. Другой квартал. Здорово. Но не стоит злоупотреблять. Скверик, зеленый и чинный, соблазнил меня. Я уселся на скамье, окруженный приторно пахнущими цветами. Сзади зашумело, забурчало. Оказывается, включился фонтан. Забавно. Совсем как в далекой Африке. В обеденный перерыв, когда коллеги-французы тратили франки в ресторане, наслаждаясь европейской кухней и кондиционированным воздухом, мы, русские, экономили. Садились вокруг фонтана и вяло притворялись сытыми. Нищета преследовала везде, и за границей укусы ее были не менее болезненными, чем в России. Платили нам вполовину против французов, но на руки получали едва пятую часть. Остальное переводилось в банк — растите, проценты, большие-пребольшие. Потому и блюли диету, поражая всех в госпитале стройностью фигуры и замкнутостью поведения. А куда с нашими грошиками пойдешь после работы? Бассейны, бары и клубы трудящимся русским не по карману, надо же что-то прикопить на новенький «Форд», предел желаний. Купить, ввезти беспошлинно в Россию и тут же продать. Особо упорные мечтали о московской квартире, но кончали язвой толстой кишки из-за дрянной местной еды. Не каждый способен на подвиг. Я не выдержал режима, вступил в шахматный клуб — он дешевле прочих — и вечерами гонял партийки как с африканскими друзьями, так и со скрытыми агентами спецслужб, пытавшихся расставить капканы в дебрях ферзевого гамбита. На безрыбье я оказался порядочным раком. Даже защищал цвета клуба в дюжине матчей с шахматистами сопредельных стран, заработал международный коэффициент — казенную бумагу, оформленную и заверенную по всем правилам мировой бюрократии. Вот, пригодилась. Банк-то тю-тю…