Однако именно он, Русаков, при последнем их разговоре приказал Лере больше ему не звонить, удалить его номер из мобильника, не думать о нем ни хорошо, ни плохо. Он подозревал, что она знает его теперь как облупленного и, прежде всего, то, что он нищ и скучен. Он знал, что Лера кончит плохо — на панели, в рабстве. Но он рассчитывал, что с ним бы она кончила плохо много позже, чем без него.
У клуба, в котором теперь должна была развлекаться Лера, Нева раздулась и стала щербатой, как брусчатка поблизости на набережной. Вода под ногами Русакова дробилась. Он даже нагнулся и зачерпнул воду горстью не как воду, а как нечто рассыпчатое, как гравий. Стало понятно, что штормовое предупреждение не стоило и выеденного яйца. Отдельные всплески щекотали гранит. Небо было зарубцевавшимся. В Медном всаднике неподалеку ничто не напоминало прежнего кумира, скачущего над Россией с простертою рукой. Знакомый скульптурный истукан посреди скверика. Низкое ограждение, красная крошка под ногами туристов и молодоженов.
В поле зрения Русакова вдоль парапета, с обвислыми цепями, долго фланировали две доходяги — мать и дочь, с полуазиатскими, закопченными и пыльными лицами. У каждой в руках были пакеты с перемещаемым скарбом. Мать от дочери отличалась белой вязаной шапочкой с заляпанным отворотом. Дочь была простоволосой, маслянистой. Вместо скул у нее были теннисные мячики, вместо глаз — вареные креветки.
2
«Перестань, Русаков! Не понимаю, как тебе всё это сходит с рук».
«Что это?»
«Вот это всё. Вся твоя жизнь. Весь твой секретный, опустошительный образ жизни. С одной стороны, ты разумен, ответственен; с другой — отщепенец, развратник и поразительный трус. Я не удивлюсь, если ты к тому же и убийца».
«Все мы немного Свидригайловы. Однако когда я умру...»
«Перестань, Русаков. Вот это “когда я умру” в тебе особенно невыносимо, отвратительно, смешно».
«Да, смешно. Теперь. Но когда я умру, извини, изменится система координат, и я окажусь человеком крайне обворожительным».
«Это будет зависеть и от того, как ты умрешь. С твоим поведением ты можешь кончить очень паскудно. В сточной канаве».
«И вот ему было мучительно видеть, что какому-то, в общем, босяку женщины мажут ноги дорогим маслом».
«Русаков!»
«Как тяжело умирают эти лжецы! Опять один умер от рака позвоночника. Они даже умирать едут в Лондон».
«Праведники тоже умирают от рака».
«Да, к сожалению, тоже. Но...»
«Никакого “но”. Мы всё узнаем в достоверности. Ведь ты, Русаков, больше всего на свете любишь эту достоверность. Только она у тебя всегда какая-то недоговоренная, на полутонах».