«Трусость, а не страх».
«Вот именно... Ты всё один, Русаков?»
«Один».
«Одному тяжело?»
«Да нет. Патовая ситуация — это ведь не стена. Это огромный лес. По нему трудно идти, зато не надо думать о направлении. В какую бы сторону ты ни пошел, всюду будет одно и то же — лес, глубокий, тревожный, непроходимый...»
«Понятно. Земную жизнь пройдя до середины... Смешно. Она, говорит, не меня бросила, а мой социальный статус бросила, и теперь не ко мне вернулась, а к моему благополучию вернулась. Один мой знакомый, когда от него ушла жена, целый год еще жил с тещей в одной квартире. Боясь, что та его отравит, завязал пить, разбогател, и, как следствие, жена вернулась. Теперь они объединились с женой и тещу отправили в дом престарелых».
«Загладить вину перед близкими и жить в самодисциплине и укладе, изо дня в день, сквозь болезни и заботы, до логического конца?»
«Современные точки опоры: комфорт, секс, долгожительство. Ты не философ, ты не Витгенштейн».
«Наоборот, отсутствие любви, может быть, асексуальность, иногда проститутки и тогда — ярость и сожаление, что всё это очень накладно».
«А как же вдруг — великолепная улыбка и невозможность ее осилить ни физически, ни обожанием?»
«Красота телесная должна быть порочной, иначе она — лживая тварь. Есть мерзкие, а есть богомерзкие, те вполне приличные с виду».
«Что Лера?»
«А вы видели, что Рубикон, который называют Лерой, был перейден?»
«Что?»
«Вот то-то».
«Смешно, Русаков. Нам никто не нужен, мы пойдем дальше одни. Так?»
«В отрочестве я придумал теорию, которая теперь мне мстит. Суть этой теории заключалась в том, чтобы вызвать искусственным образом ненависть ко мне у самых близких мне людей — матери, брата, тетки. Однажды, среди ночи, в озарении, я понял, как сильно они меня любят. Мне было это приятно, но я испугался, что, если со мной что-то произойдет, они этого не переживут, особенно мать. А я этого не мог допустить. Тогда мне пришла спасительная мысль (как оказалось, очень банальная, так поступают многие) стать настолько плохим человеком по отношению к моим близким, чтобы они в конце концов меня разлюбили, чтобы разрыв со мной не стал бы для них горем, чтобы они были безразличны ко всему, что бы со мной ни случилось, даже самое постыдное и самое страшное. Вот такая опрокинутая, вывернутая наизнанку была у меня любовь. Надо сказать, что я играл в эту ненависть вполне правдоподобно. А может быть, и не играл, может быть, действительно ненавидел, презирал их и специально придумал эту идейку с двойным, а то и с тройным дном. Мне кажется, по-настоящему я боялся другого — я боялся, что они вдруг поймут, что любят меня по ошибке, что на самом деле меня любить нельзя».